Отрочество
Шрифт:
— Ну, ступай! — отпустила она меня наконец, — Совсем меня, старую, заговорил!
Я заговорил!? Но спорить с бабой, а тем паче глупой, самому дураком надо быть. Только пятки мои грязные сверкнули через порог.
Забор штурмовал, когда до смены рабочей час ещё оставался.
— Позже ещё не мог?! — прошипела на меня Полина, хватая за рукав, едва я перевалился в заводской двор в условленном месте, — Пошли!
«— Противолодочные зигзаги» — выдало подсознание, и вместо ответа, што же это такое, дополнив песней про жёлтую подводную лодку.
Запоздало захотелось сказать
В высоком цеху стальным лесом высится переплетение железных балок с установленными на них механизмами, изрядно обросшими чем-то ракушечным. Промеж балок и механизмов балочки поменьше, а ещё брус и доски — ходить, значица. Ну и харахура всякая навалена.
— Давай, давай, — торопила она меня, зло подпихивая в зад острым кулачком, — лезь! Вон мешки наверху, я там раздвинула в серёдке, пролёзешь!
Взобравшись наверх, я пробежал к мешкам, зачем-то сутулясь в напрочь пустом цеху, и ввинтился в серёдку.
«— Зря ел» — мелькнула запоздалая мысль, — «и воды надо было побольше выпить».
Гудок, и цеха начали наполняться работниками. Ещё гудок…
… и час спустя я проклял всё на свете! Читывал, што в сахарном деле применяется известь, но как-то не додумался, а каково оно? Провести так хотя бы несколько часов?
Внизу перетаскивали известь, гасили её в ёмкостях, разбалтывали… Работники внизу замотаны наподобие мумий, даже и глаза не видны. Пыль, мельчайшая известковая пыль и водяная известковая взвесь, заполнили помещение цеха. Столбом, под самую крышу! Засаднило горло, не спасает и заготовленная повязка. Глаза ажно режет, будто иголочками тычут маленькими, и тело всё обчесалось — его-то тканями не обмотал! Ух, сколько открытых места нашлось. Да и закрытых… как только в штанах зачесалось да зазудело, то думаю — всё! Терпеть невмочь, и была не была, вылез!
Где на четвереньках, а где и по-пластунски — к одному из продухов. И жду, што вот-вот… обошлось, не закричали. Не смотрят они наверх-то, да и где там што разглядеть, в тумане этаком?
Голову в продух высунул, и дышать, дышать! Гадость всякая известковая вьётся в воздухе, но уже — мёд и мёд. Продышался, и вылезти захотелось, ан шалишь! Далековато до земли, а зацепиться по дороге некуда.
Ну, куда деваться? Пополз… чудом, не иначе, по балкам в соседний цех попал, они там неплотно к стенам примыкают, есть зазоры. Ввинтился. Голова еле-еле, ну и я весь за ней протиснулся.
А вонь! В костопальню [13] попал. Пылища чёрная, угольная, сразу на зубах заскрипела. Жар! Вонища из соседней квасильни [14] шлейфом тянется! Не то што до блевоты, а чуть не обморока.
Я по балкам дальше, как гордый лев — на четвереньках. Вниз даже и глядеть не хочу, только «Зря полез, зря полез!» в голове крутиться. И никаких мыслей больше!
Пересилил себя, репортёрское взыграло. Ретивое. Поглядел всё-таки. Дети внизу, даже и совсем маленькие есть, чуть не меньше десяти годков. Кто крупку горячую дробит, кто таскает што-то.
13
Для сахарной промышленности
14
Костяной уголь заквашивали.
Из костопальни удалось таки вылезти на крышу, здесь она покатая мал-мала. Продышался, отошёл малость, и того… писюн обмыл сцаками. Как исхитрялся-то, и вспомнить стыдно, но стыдно не видно, а жжёт оно сейчас!
Отдышался, и всё-таки — надо! Зряшно, што ли, всё это было? Надо дела до конца доводить, просто для самоуважения.
На четвереньках по крыше металлической двигаюсь, для незаметности и нетопотливости. Да сам радуюсь, што облачно сегодня, а то как на сковородке карасём.
В квасильню заглянуть попытался, но так и не смог, около продуха ещё рвать начал. В желудке-то ничего, даже и воды нет. Думал, сам желудок и выблюю! И это я-то, который в больничках горшки ночные выносил, и от говна да гноя людей обмывал.
Заглянул в одно, а там прачечная. Жар, влажность, духота из продуха шибает, как из парной, когда туда солдат после учений битом набили. И девки голые.
А эротики порнографичной, ну вот ни на копеечку! Замотанные все вусмерть, салфетки от сока свекловичного в известковой воде отмывают. Кожа, даже и сверху, через пар видно — полопавшаяся, в язвочках.
Какая эротика-то? Слёзы… вытер их рукавом, да и думаю — всё, нагляделся по самое горлышко.
Поползал ещё по крыше, место нашёл, да и слез благополучно, а там и через забор. Да бегом! Долго потом в море отмывался, да одёжку отстирывал от извести и угля, от вони этой. А потом пил, пил, пил… никак напиться не мог. Вся вода тут же через пот вылезала. То ли нервы запоздало шибанули, то ли ещё што. Допился до тошнотиков, но ничего, оклемался.
Дошёл до хозяйки, да и наврал ей наскоро с три короба, будто место нашёл. Вещи забрал, да сразу и ушёл, от лишних расспросов. Не хочу.
Переоделся поприличней, штоб хожалые [15] не цеплялись, да и по городу побродил. Экскурсия вроде как. Ну… красиво, хороший город, но настроения ни на копеечку. Еле вечера дождался, да к пустырю.
Полина эта как увидела меня, так чуть не бегом, только подол по ногам хлещет. А ну как не отдам? Я из кармана не глядя — на!
— Насмотрелся, — говорю, — до тошнотиков.
Девка монеты в кулак, сжала его добела, и на меня, как на диво-дивное, глаза пучить удумала. А потом бегом! Ну как передумаю?
15
Нижние чины полиции, жаргон.
Снова курить захотелось — привет такой из прошлой жизни, достал. Да так захотелось, што ухи опухли. Остановился было у разносчика папиросного, и по карманам зашарил.
А нетути! Всё, оказывается, до копеечки отдал. То-то она глаза пучила, там куда как больше оговоренного!
«— ЗОЖ!» — разродилось подсознание. Ну да это переводить не нужно, знаю уже!
Смешно почему-то стало, и легко на душе. Вроде как деньгами этими я какой-то грех с себя снял. Не знаю, какой, но очень тяжкий!