Ответ

Дери Тибор

— Безработные не бреются, — сказал он, глядя кондуктору прямо в глаза; его лоб покраснел, выдавая раздражение.

— Ты-то почем знаешь? — снова засмеялся кондуктор.

— Он вырос здесь, в «Тринадцати домах», — пояснил Нейзель и умиротворяюще положил руку на плечо мальчика. — Как-нибудь выдюжим, парень, слышишь! А нос вешать мужчине не к лицу!

— Бритье ведь денег стоит, — проговорил Балинт упрямо, все так же не сводя глаз с кондуктора. — Даже если самому бриться, как дядя Лайош.

— Тут ты прав, — кивнул кондуктор.

Но Балинт все еще не

выпускал его из своих острых зубов. — А потом, если человек бритый, так он и в корчму скорей завернет. — Балинт увидел, что дядя Лайош, его крестный, улыбается в седые усы, и сразу успокоился. Он посмотрел через дорогу: на другой стороне проспекта колыхалась и бурлила огромная толпа — словно был воскресный полдень и люди шли в Уйпешт на футбол.

— Вы меня о чем-то спросили, крестный?

— Зачем в Пешт пожаловал?

— Мама не знает, что я здесь. Работу ищу.

Старый рабочий покачал головой. — Нынче ты не найдешь работы.

— Найду, — тихо отозвался мальчик.

— Вряд ли.

Все трое помолчали. — Совсем у вас худо? — спросил Нейзель. Балинт смотрел на кондуктора; он тоже был уже пожилой, с усталыми глазами и изборожденным морщинами лицом, на левой руке не хватало среднего и безымянного пальцев: потому, видно, и пришлось прежнюю работу оставить, податься в кондукторы. — Деньги-то позарез нужны?

— Нужны, — ответил Балинт коротко.

— Ты не мог бы пристроить его у вас в каком-нибудь депо? — обратился Нейзель к кондуктору.

— Ничего не выйдет, — сказал кондуктор, — туда только с записками от дирекции берут. И по этим ребятам сразу видно, что они либо к христианским социалистам вхожи, либо к «пробуждающимся мадьярам». — Они медленно шли мимо корчмы. В этот момент оттуда, сильно раскачиваясь, выплыли двое; едва удерживаясь на ногах, подпирая друг друга, они остановились посреди тротуара и, обнявшись, затянули песню. — Эти тоже на судостроительном работали, — сказал старый Нейзель, — вместе со мной расчет получили. — Теперь у нас уже до того дошло, — продолжал кондуктор, — что у всех поголовно, не спрашивая, вычитают из получки членские взносы в кассы «пробуждающихся» или христианских социалистов. — Твоя жена выписалась из больницы? — спросил Нейзель.

Балинта это уже не интересовало. — Я пойду по своим делам, крестный. Скажите, пожалуйста, тете Луизе, что я приду к вечеру и буду спать у вас, если можно. — Из кармана он вытащил букетик помятых подснежников. — И вот это, пожалуйста, ей передайте.

— Он пойдет по своим делам! — засмеялся кондуктор, глядя вслед Балинту, худенькая маленькая фигурка которого в мгновение ока исчезла среди проносившегося по проспекту транспорта.

— Сколько ему лет?

— Двенадцать.

— Ладный парнишка, — сказал кондуктор. — Из этого человек вырастет.

Минут через пятнадцать Балинт уже стучался в квартиру на втором этаже большого дома по проспекту Ваци; здесь жил Фернандо Рафаэль, итальянский резчик по камню и скульптор. Балинт ни разу не остановился по дороге, но его острые мальчишеские глаза, любопытные, как сама невинность, и верные, словно зеркало,

примечали все и справа и слева: он видел бойню, за нею длинный, растянувшийся на целый километр, незастроенный участок, а дальше высоко изогнувшийся хребет Хармашхатархедь с покрытыми лесом склонами, глядящими на Пешт, — все это изменилось за год лишь настолько, насколько украсила их радость долгожданной встречи; впрочем, заборы и надписи на них, сделанные мелом, остались прежними. Балинт засмеялся довольный и побежал дальше.

Зато девочка, открывшая ему дверь, так вытянулась, что глаза их оказались почти на одном уровне; полнее стала тоненькая шейка, еще чернее — округлившиеся от удивления глаза, еще ярче блеск иссиня-черных косичек за ушами; во рту у девочки недоставало одного зуба.

— А зуб где? — спросил Балинт, стоя в двери.

Девочка всплеснула руками. — Иисус Мария!

— Кто там? — донесся старческий дребезжащий голос из комнаты, пройти в которую можно было лишь через кухню.

Девочка еще раз всплеснула маленькими ладошками. — Балинт пришел, бабушка!

— Это я, Сисиньоре, я, Балинт! — весело подтвердил он. — Сейчас зайду к вам! — Он опять взглянул на мелкие острые зубки девочки, которые от удивленья бессовестно лезли на свет божий; темнеющая дырка на месте отсутствующего зуба особенно бросалась в глаза. — Вы одни?

— Одни, — ответила девочка. — Ой, Балинт, да откуда же ты?

— Из Киштарчи, — смеясь, ответил мальчик. — Я боялся, что ты в школе.

— Мы же во второй смене!

Балинт краешком глаза опять оглядел девочку. Она ничем не напоминала названную ее именем каменную нимфу в киштарчайском парке. — А я и забыл!

— Ой, Балинт, почему ты не написал, что приедешь, — воскликнула Юлишка, — ведь я могла не быть дома! — Откуда у меня деньги на марку! — буркнул Балинт.

Между тем из комнаты уже неслись нетерпеливые призывы Сисиньоре — как прозвали бабушку-итальянку окрестные жители за излюбленную ее присказку. — Балинт, mio caro^[37], иди же сюда, figliuolo^[38], где ты пропадал так долго? Я уж думала, что не увижу тебя больше, благослови тебя бог, ты все же пришел, carissimo mio^[39], входи же! — Иду! — крикнул Балинт. Он еще раз окинул девочку оценивающим взглядом. — Ты выросла! — добавил он то ли одобрительно, то ли недовольно.

— А ты нет! — заметила девочка. — И какой же у тебя нос курносый!

— Какой надо, такой и есть.

Юлишка озадаченно помолчала. — Ты даже не поцелуешь меня?

— Потом, — поколебавшись, решил Балинт. — Сейчас заскочу к Сисиньоре и сразу подамся по своим делам, некогда мне. У тебя сколько туфель? Две пары?

— А что?.. Ну, две.

— Carissimo mio, — донеслось из комнаты. — Да где же ты! — Балинт пошел было на зов, но у дверей внезапно повернулся, обхватил девочку за талию, притянул к себе и долгим поцелуем поцеловал в щеку, постаравшись, однако, коснуться и краешка губ. — Юлишка! — прошептал он быстро, несколько раз подряд. — Юлишка!