Ответ
Шрифт:
— Когда же мы снова будем иметь честь, профессор? На будущей неделе мы опять переезжаем на свою виллу и, если позволите…
— Как же, как же!.. Ваша дочь какого факультета, господин барон? — спросил профессор.
— Моя дочь? В Лондоне она слушала историю английской литературы. — Профессор сделал насмешливый жест. — Что вы хотите сказать этим? — В голосе баронессы слышалось изумление. — Недолюбливаете гуманитариев, профессор? — с улыбкой, картавя, спросил барон. — А между тем именно философия породила естественные науки, она же и вас, профессор, научила ставить вопросы.
Профессор громко рассмеялся. — А вас каким вопросам она научила?
— Я не философ, профессор, — ответил барон, педантично протирая запотевшие очки шелковым носовым платком, — я промышленник и изучаю насущные потребности людей. Но для
Профессор смеялся все громче, на них уже оборачивались.
— Ну, а какие вопросы задает юная баронесса?
— Моя дочь?
— Именно.
Барон переглянулся с женой. — О чем вы, профессор? Так вы знаете мою дочь?
— Черт возьми, да я в глаза ее не видел, как только что изволила отметить госпожа баронесса, — смеясь, ответил профессор. — Но вы мне все-таки скажите: чему же научилась сия юная особа, изучая историю английской литературы? Тому, что и Титания пожелала переспать с ослом?
Барон побагровел. — Как прикажете вас понимать? — спросил он раздраженно. Однако профессор лишь презрительно махнул рукой. — Изволите видеть, чего стоят гуманитарные науки! — проговорил он с резким смехом, и, повернувшись к супружеской паре спиной, направился в красный буфетный зал. Здесь было еще пусто, лишь позади столов выстроились наготове лакеи в белых ливреях с вытканными на обшлагах крохотными венгерскими гербами. Профессор сел за угловой столик и кивком подозвал официанта. — Бутылку бордо и два сандвича с гусиной печенкой!
— Прошу прощения, но обслужить пока не могу, — с низким поклоном проговорил официант. Профессор, как будто не слыша, смотрел на блестящую, яркую и пеструю толпу, дефилировавшую мимо открытых дверей красного буфетного зала; сперва прошествовал огромный расплывшийся епископ в пурпурном облачении, сопровождаемый юной девушкой в белом шелковом платье, за ними проследовали гусарский майор в небесно-голубой атилле и седовласый господин во фраке, над самым пахом которого болтался на широкой зеленой ленте усыпанный бриллиантами крест в ладонь величиной; в рамке дверей проплывали парадные национальные костюмы, отделанные мехом и сутажом, кружевные туалеты дам, светло-желтые сапоги, сверкающие камнями диадемы… Но вот за медленно выступавшими парами из глубины зала послышалось приближение какой-то более плотной человеческой массы. Профессор встрепенулся, перевел глаза на официанта.
— Что вы сказали?
— Прошу прощения, но пока обслужить не могу, — повторил тот чуть громче, чем прежде.
— Почему?
— Пока не сядет его высокоблагородие господин правитель, подавать никому не велено, ваша милость.
— Идиот! — Кровь бросилась профессору в голову, двойной лоб запылал. Схватив двумя пальцами красную фрачную пуговицу официанта, он резко крутанул ее, так что пуговица осталась в руке. — Ну ладно! — сразу успокоившись, пробормотал профессор; и тут же добавил, глядя в испуганно устремленные на него пустые рыбьи глаза официанта: — Ты тоже, видно, в Кендереше[23] науки проходил? — Недоуменно повертев перед глазами пуговицу, он зачем-то опустил ее в нагрудный карман. — Ну, пошел к черту! — буркнул он и сунул сотенную в ладонь официанту, который, похолодев, с отвисшим подбородком, следил за опасными движениями рук профессора.
Из окна был виден весь Пешт. Прямо напротив двойной ряд трепещущих вдоль набережных Дуная фонарей, словно стихотворные строки, начертанные бисерным женским почерком, обрамлял бесшумно дышащую огромную реку, пять светящихся лент над спиною которой связывали воедино холмы Буды с далеко убегающими в глубь равнины пештскими частями города. Пригороды — слева Андялфёльд, справа Чепель[24] — уже погрузились во тьму, но сердцевина, только сейчас переварившая собранную конечностями прибавочную стоимость, начала оживать, потягиваться и вдруг ярко озарилась огнями. Светящиеся рекламы воздвигли над городом новый сверкающий небосвод. У Западного вокзала плевалась красными бликами паста Шмоля, у Октогона нервно набегающие и опадающие белые волны шампанского Тёрлей катились над невидимым потоком машин. То там, то здесь выбегали из тьмы маленькие, освещенные желтыми огоньками вагоны трамваев, словно раскаленная формула движения; то и дело какой-нибудь автомобиль сворачивал
За спиною профессора послышался звон бокалов. Он отвернулся от окна, панорама ночного города внезапно выкатилась из обитой красным шелком, утопающей в свете люстр залы. Через распахнутые двери широким потоком вливались гости, в минуту помещение наполнилось, Справа и слева вокруг столиков заскрипели стулья, пятна теней от склонявшихся над столами фигур заиграли на скатертях, перед буфетными столами выстроилась тройная стена, звенящая тарелками и вилками. Официант с опаской поставил перед профессором бутылку бордо и два сандвича с гусиной печенкой.
За соседним столиком расположилась большая компания во главе с седым, отменно выбритым генералом, чей скрипучий голос упорно лез в уши рассеянно оглядывавшего публику профессора. — Ты ведь знаешь, Францль, — говорил генерал, обращаясь к другому седому офицеру столь же высокого ранга, — ты-то знаешь, каким страстным охотником был его величество Франц-Иосиф и как строго следил он за соблюдением охотничьих правил. Однажды охотились мы с его величеством на косуль, где-то в Доломитах. Присел это я за кустиком и сижу уже с добрый час; было холодно, но только я собрался сказать моему Buchsenlader[25], чтоб набросил шубу мне на плечи, как вдруг справа, из-за скалы, высовывает голову косуля. Стреляю — косуля исчезает. Krucifix[26], говорю. И в ту же секунду слева, опять из-за скалы, показывает головку другая косуля. Стреляю, она тоже исчезает. Krucifix, говорю опять. Мой Buchsenlader, не дожидаясь, пока затрубят в рог, ползет взглянуть, куда девались животные. Проходит несколько минут, смотрю, ползет обратно, повесив нос. — Скрипучий голос на мгновение прервался. Профессор почти видел, как самодовольно колышутся голосовые связки старого генерала, а вокруг морщинистого рта проступает глупо-хитроватая улыбка. — Беда, ваше благородие, говорит мой Buchsenlader, оба раза попали. Я гляжу на него: спятил, что ли? Два козленка, говорит он, двухмесячные, сосунки еще. Krucifix, говорю. Если его величество услышит, не сносить мне головы. А тут как раз и в рог трубят, надо идти на сборный пункт. Уже издали слышу голос его величества; уж так гневается, вовсю пушит аостского герцога за то, что косулю-мать подстрелил. Я подхожу. А вы кого убили? — спрашивает меня его величество. Я, конечно, в струнку. Двух сироток, ваше величество! — Sehr richtig, говорит его величество весьма довольный, очень правильно!
Громовый гусарский хохот всей компании, от которого задрожали, зазвенели бокалы, рассек внезапно негромкое приличное жужжание голосов в зале. Два господина во фраках, тихо беседовавшие несколькими столиками дальше, вскинули головы, явно шокированные.
— Кто это?
— Граф Карр, бывший флигель-адъютант Франца-Иосифа, — ответил собеседник. — Он в свите маленького эрцгерцога… Ты не знаешь, здесь ли Бетлен?[27]
— Сомневаюсь. Уже три дня, как его никто не видел.
— Опять неврастения?
— В прошлый раз он заперся дома на целую неделю, — проговорил младший из двух собеседников. — Беда этой страны в том, что ее премьер-министр пребывает в дурном расположении духа. — Господин постарше тонко усмехнулся. — Отчего бы ему быть в добром расположении духа? — спросил он тихо, наклоняясь к собеседнику. — Оттого, что он со всех сторон обложен ворами? — Младший покачал головой. — Бетлены уже четыре столетия графы, привыкли, что их управляющие крадут.
В буфетный зал, об руку с супругой, вошел краснолицый и необыкновенно толстый господин во фраке, министр по делам культов. В двух шагах от профессора министр остановился и огляделся. Однако свободные места остались только за столиком профессора, поэтому министр, поколебавшись, шагнул к нему. — Вы позволите, господин профессор?.. Доктор Зенон Фаркаш, — представил он профессора жене, жирной блондинке в очках, энергично обмахивавшей потное лицо огромнейшим пестрым шелковым платком. — Как видите, обхожусь без комментариев, моя жена знает вас так же хорошо, как и я. — Толстая блондинка бесцеремонно села, схватила бутылку, заказанную профессором, стакан и налила себе вина. — Вы позволите?