Отзвук
Шрифт:
Из дворца вышла группа танцоров. Следом показались седой мужчина и средних лет женщина. Теперь дверь почти не закрывалась, выпуская артистов, неторопливо направлявшихся к автобусу. Седой мужчина коротко произнес:
— Садимся.
И танцоры стали заполнять автобус. Эльза забеспокоилась: меня все не было. Может, не заметила, как я прошмыгнул мимо? Она прошлась вдоль автобуса, всматриваясь в затемненные окна.
— Я сейчас, — улыбнулся ей шофер, по-своему поняв ее, и взобрался в кабину.
Салон «Мерседес-Бенца» озарился светом. Теперь можно было рассмотреть не только тех, кто сидел у окна. Эльза поймала на себе взгляд седого мужчины и решилась было обратиться к нему, но в этот момент увидела меня. Мы шли с Аланом, оживленно переговариваясь.
Прижав руки к груди, Эльза усилием воли заставила себя улыбнуться и пойти навстречу мне. Рука ее потянулась ко мне и… повисла в воздухе. А я, глядя снизу вверх в лицо Алану и слушая его побасенки, даже не взглянул на девушку, и машинально шагнул в сторону, обходя ее, замершую в умоляющей позе, на виду у шофера и ребят, глядевших из окон автобуса. Не узнал или не захотел узнать? Эта мучительная мысль больно ударила по сердцу. Она хотела окликнуть меня, но голос пропал, точно во сне, когда к тебе в окно лезет грабитель, ты видишь его, хочешь напугать, позвать на помощь, но горло сдавил страх, и ты не можешь издать ни звука. От стыда и унижения она какое-то время растерянно стояла, потом сделала назад шаг, другой, готовая сорваться с места.
Говорят, и на слепого иногда находит озарение. Внезапно, точно меня ударила молния, я замер на месте. Не ожидавший этого Алан грудью ткнулся мне в спину. Я резко обернулся, оттолкнул доулиста и весь подался к девушке, ноги сами понесли к ней…
И вот я стою перед ней, жадно всматриваясь в такое родное лицо, не смея притронуться, боясь, что видение исчезнет. Куда девались страх и стыд? Мы забыли, что на нас устремлены десятки глаз. Я не мог оторвать от нее взгляда. Эльза беспомощно развела руками и робко, едва шевеля губами, сказала:
— Это я, Олежка…
— Ты?! — Я притянул ее к себе и стал целовать ее волосы, глаза, губы… Не помню, сколько длилось это помутнение разума, но дрожащий голос Эльзы вернул меня к действительности:
— Олег, не надо, не надо… Тебя ждут.
Она была права отчасти. Меня не столько ждали, сколько не узнавали.
Аслан Георгиевич, видя, как уставились на нас пораженные танцоры, рассердился:
— Садитесь же! Тамуся! Клара! Казбек! Вам особое приглашение нужно?
Алан, решив, что министр ругается оттого, что ему не нравится мое поведение, успокоил его:
— Я его сейчас приволоку! — и бросился было к нам, но Аслан Георгиевич остановил его:
— Алан! Садись в автобус.
— Вот тебе и тихоня! — произнесла Зифа. — А раньше они не были знакомы?
— Раньше? — фыркнула Клара. — Он же первый раз за границей, — и шепотом закончила: — И, кажется, в последний. Такой проступок ему не забудут. Теперь Олежка — невыездной…
— Она сама к нему подошла, — заявил Казбек. — Я видел. И что она ему такого сказала?..
— Пойди, уточни, — вновь фыркнула Клара.
Аслан Георгиевич поднялся в непривычно притихший автобус. Казбек вопросительно посмотрел на него, но министр, прежде не терпевший, чтобы ансамбль ожидал кого-то одного, на сей раз жестом показал, чтоб танцор сел на свое место и не суетился.
На площадке у выхода из дворца теперь остались лишь герр Ункер да я с Эльзой.
— Ну, пресса… — засмеялся я.
Эльза тоже весело закивала головой:
— Я на концерте видела только тебя…
— Мне надо ехать, — грустно произнес я.
— И мне, — оглянулась она на седого очкарика, который стоял у «Ауди» и смотрел на нас, как мне показалось, удивленно и тревожно.
— Завтра мы будем давать концерт в Гейдельберге, — скороговоркой сообщил я Эльзе.
— Я знать… — торопливо кивнула она головой.
— Знаю, — привычно, точно и не было года разлуки, поправил я ее.
И она, закинув голову назад, счастливо засмеялась и послушно исправилась:
— Я знаю…
— Мы будем в Мюнхене через восемь дней.
— Знаю… — и это для нее не было новостью.
— Там мы и увидимся с тобой, да?
— Увидимся, увидимся, — успокоила она меня. — Ты рад? — она пытливо смотрела мне в глаза. — Это правда, что ты рад?
— Эльза…
— Да, да, знаю.
— Ну, пока! — я покосился на автобус.
— Ну, пока! — эхом повторила она.
И я побежал к автобусу.
… В «Ауди» парило молчание. Эльза, откинувшись на спинку заднего сидения, смотрела в окошко автомобиля, но ничего не видела, вновь и вновь переживая встречу со мной.
Герр Ункер был в смятении. Только что на его глазах свершилось нечто такое, что враз перевернуло его представление о жизни дочери. Он, конечно, понимал, что Эльза уже взрослая, что перед дочерью рано или поздно встанет вопрос о выборе жениха. Но странное дело, ее интересовали только археологические находки и научные открытия. Это было ее миром, и он, отец, это хорошо знал. Увы! — сегодня он убедился, что знал далеко не все… Но ведь Эльза ни словом не обмолвилась о танцоре отцу. Ни словом! Отчего она скрытничала? Ясно, что неспроста… Значит, это серьезно. Но что значит серьезно? То есть он хочет знать, до какой степени серьезно. Размышляя, герр Ункер поглядывал в зеркальце на дочь и видел, как играет на ее лице улыбка. А в нем боролись два чувства — радость от того, что дочь так счастлива, и эгоистичное, близкое к собственничеству, гневное и ревнивое. Вот так забывают об отце… Только увидела этого танцора, и рядом отец или нет, — ей уже безразлично. И ее вовсе не интересует, что творится у него в душе. Он кисло улыбнулся и, чувствуя, как несправедливо резко звучат слова, все же спросил:
— Кто он?
— Это Олег, — не замечая злых интонаций в его голосе, просто ответила она.
— Кто такой Олег?
— А, папа, ну Олег, Олег же.
— Я хочу знать, почему он осмелился обнять тебя.
Она пожала плечами.
— Он тебе не понравился?
— Нет, почему, довольно симпатичный, — ответил отец. — Надеюсь, это не очень серьезно?
Она вздрогнула, настороженно посмотрела на него:
— Что ты этим хочешь сказать, папа?
— Только то, что будь это серьезно, я бы знал. Не так ли?
Уловив в его голосе обиду, она приникла к его плечу:
— Прости, папа. Я, конечно, должна была рассказать об Олеге. Но все так неопределенно…
Он облегченно вздохнул. Вот и прояснилось все. У нее в душе буря, она сама прекрасно понимает, что ничего путного не может получиться у них с этим танцором, переживает это и старается не волновать отца. Только этим и объясняется, что он ничего не знал о кавказце.
Герр Ункер вспомнил, что и у него было когда-то такое же увлечение. Она тоже была из мира искусства — скульптор, и он потерял из-за нее голову и тоже никому — ни родителям, ни братьям, ни друзьям — не рассказывал о ней. Роман этот начался бурно, а угас тихо и незаметно. И бывает, он годами не вспоминает свою скульпторшу. Жизнь есть жизнь, а человек слаб, и ничего страшного не случится, если отдаться чувству на время. Закончатся гастроли, ансамбль уедет, и его дочь вновь будет прежней…