Озеро шумит (сборник)
Шрифт:
Аким Трофимович не знает, что на это ответить, лишь бурчит себе под нос что-то невнятное.
Мария Васильевна встает, берет с полки большую буханку и кладет ее перед Акимом на стол:
— Дай Рыжку, пусть бедняга поест.
Аким Трофимович целый день был беспокоен, молчалив и рассеян. Он не заметил даже, как под вечер по пути домой Рыжко привычно остановился перед окрашенной в темно-зеленый цвет маленькой чайной под плоской крышей.
— Ах да, — встрепенувшись, Аким спускается с телеги, с ладони кормит Рыжка хлебом и затем, похлопав его по шее, сам идет в чайную.
В чайной уже полно знакомых.
— А, Трофимыч! — дружески приветствуют его.
— Сто грамм Трофимычу!
Вчера еще здесь говорили о трудовых делах, сегодня все разговоры только о войне.
— Куда это ты так торопишься? — удивляются друзья, когда Аким, выпив стопку, уже засобирался уходить.
Он только кряхтит и надевает кепку.
— Посиди еще, Трофимыч, — приглашают знакомые, — скоро, пожалуй, не придется так посидеть, даже если бы и захотел…
— Боится, что опять отведает вожжей…
Но Аким Трофимович как будто и не слышит насмешек. Махнув рукой, он уходит.
Удивленный тем, что хозяин возвратился так скоро, Рыжко поворачивает к нему голову и вопросительно смотрит на него своими большими глазами. Удивилась и Акулина Архиповна, когда Аким сам открыл ворота, выпряг лошадь и трезвый вошел в избу.
На следующее утро Аким Трофимович снова отправился на работу. Но на этот раз он за водой не поехал, а тотчас вернулся домой.
В кармане у него лежит повестка из райвоенкомата. Он достает и подает бумагу жене. Неграмотная Акулина Архиповна испуганно разглядывает повестку.
— Неужели без тебя там не могут обойтись, — сквозь слезы причитает она.
— Да это же Рыжку, — поясняет Аким Трофимович.
— Ой, слава богу, — радуется Акулина, Архиповна, — вот и от греха избавимся.
— Дура! — Аким Трофимович вырывает повестку из рук жены.
Акулина Архиповна вздрагивает. Но минуту спустя она все-таки говорит осторожно:
— Да ведь лошадь не твоя.
— Дура! — снова рявкает Аким Трофимович. Он надевает кепку и выходит во двор.
До самого крыльца слышно, как Рыжко хрупает сено в конюшне.
Аким отворяет дверь конюшни. Рыжко встречает его довольным ржанием.
— Тебя-то небось берут, потому что не пьешь. Вот видишь, до чего доводит водка? Э-эх! — говорит Аким Трофимович, похлопывая Рыжка по шее и расчесывая пальцами гриву. Хотя бухгалтер тоже ведь выпивает и… и… и председатель тоже… Только ты один не выпиваешь. Эх, Рыжко, Рыжко.
Лошадь тычется в него мордой.
— Ну, ну! Смотри, не осрамись там, — наказывает Аким Трофимович. Он обнимает Рыжка за шею и бородой трется о морду лошади.
Акулина Архиповна незаметно подошла к двери конюшни. Теперь ей становится очень жалко обоих — и мужа и Рыжка.
— Тебе дадут другую лошадь, — говорит она, вздыхая.
Аким Трофимович слышит, как всхлипывает жена, но ничего не отвечает. Дрожащими пальцами он берет Рыжка под уздцы и молча уводит его на призывной пункт.
Акулина Архиповна провожает их. И долго стоит она у ворот, утирая глаза уголком передника.
1953 г.
Яакко Ругоев
Родился в 1918 г. в д. Суоярви Кемского уезда, в крестьянской семье. В 1939 г. окончил Петрозаводский учительский институт, затем работал в школе. В годы Великой Отечественной войны был в партизанском отряде. Награжден орденом Красной Звезды. Печататься начал в 1935 г. С 1944 г. — член Союза писателей.
Я. В. Ругоев один из известнейших поэтов Карелии. На финском и русском языках издано свыше двух десятков поэтических книг. Плодотворно работает также и в прозе, много занимается переводами русской и советской поэзии.
За литературную деятельность награжден орденами Трудового Красного Знамени и «Знак Почета».
Председатель Союза писателей КАССР, один из секретарей правления Союза писателей РСФСР.
Вся жизнь впереди…
Не успел Алекси Васара привести себя в человеческий вид — подшить подворотничок к выданной после бани стираной гимнастерке, начистить сапоги и соскоблить с лица недельную щетину, как в зеркальце, рядом с выбритой левой щекой, появилось знакомое лицо с щегольскими усиками — адъютант командира батальона! И место — на дне оврага у порожистого ручья, и день — в самом своем летнем накале, сверкающий солнечной радостью, — не располагали к будничным намерениям. В мыслях, пришедших после десятичасового каменно-жесткого сна в землянке, было — отпроситься у помкомвзвода и пойти к телефонистам за новостями, размягчить душу, задубевшую в долгодневных переходах по ту, сторону фронта.
Однако Васара знал, что означает появление в разведвзводе этого человека с двумя кубиками в петлицах. Он с усилием стряхнул с себя благодушие. Вскочил с камня у ручья, обернулся к штабисту и замер, держа бритву в опущенной руке.
— Сиди, сиди, брейся, — успокоил его лейтенант, усмехаясь и, видимо, догадываясь о его состоянии. — Придешь в штаб в четырнадцать ноль-ноль. — И прибавил мягко, как бы извиняясь: — Что поделаешь, Васара, кроме тебя, никого ведь не осталось… из старичков.
И повернулся идти, но замялся, сунул руку в карман, достал треугольник письма и положил его на камень у зеркальца.
— Слушаюсь, товарищ лейтенант… — растерянно ответил Васара.
Алекси Васара сидел, уткнувшись в зеркальце, и, добривая намыленную щеку, скользил глазом по письму.
Письмо было от матери. Корявые строчки ползли как в тумане. Алекси провел рукавом по глазам.
«…А еще я, сынок, видела сон, что ты вернулся домой и говоришь: „Мы пришли с задания и нас наградили маленькими домиками“. Хорошо, что ты смелый, сынок, но береги себя, вся жизнь у тебя впереди…»
И как будто уже не было по-мирному светлого летнего дня. Где-то там, куда убегал ручей, Алекси слышались рявканье пушек и дробные звуки пулеметных очередей. Даже минутные паузы, казалось, были напряжены до отчаяния, насыщены ожиданием новых взрывов.