Озеро шумит (сборник)
Шрифт:
У самого каменного гнезда, в котором уже укрылся Алекси, Яковлева ранило снова. Сержант вскочил и перетащил его в укрытие. «Мне каюк… Возьми гранаты», — простонал Яковлев. Через минуту он скончался.
Алекси отцепил мешочек с гранатами с пояса убитого, разбил его автомат о валун.
Прислушался. Тихо, не стреляют, только тяжело стучит собственное сердце.
И вдруг, совсем рядом, по-фински: «Рюсся, сдавайся, сбережешь кочан!» Примерно то же самое — на ломаном русском языке… Алекси достал из мешочка две оставшиеся гранаты и положил перед собой.
Кусты метрах в тридцати закачались.
— Где ты, червяк? Куда уполз? — послышался голос.
— У него вроде кончились патроны… — ответил ему другой.
— Сдавайся!
Алекси помнил, как закинул в кустарник одну и другую гранату. Тотчас несколько десятков пуль кипящими брызгами взметнулись над камнями. Вдруг, откуда-то сбоку, раздался треск автоматов, и обратный ливень понесся в финских солдат.
Алекси уже не видел, как отходили преследователи. К месту боя подоспели красноармейцы, встретившие Карху. Они обнаружили труп Яковлева, решили, что он-то и бросил гранаты. Стали искать сержанта Васару, но нашли только его пилотку.
Алекси очнулся в ознобе. Он лежал в зарослях тростника на бревнах, увязших в иле. Заходящее солнце еще освещало вершины деревьев. Шуршал тростник, над озером стелился туман.
Первой его мыслью было — добраться до берега. Но стоило шелохнуться, как тупая боль свела мышцы, судорогой отозвалась в икре. Левой ногой еще можно было кое-как шевелить, хотя жгло колено. Правую он не чувствовал — как отрезали.
Он напряг все силы, приподнялся — и тут же упал в неглубокую воду. Руки тонули в тине; после мучительных усилий он выволок онемевшее тело на берег.
Перед глазами стояла красная пелена. Рука случайно нащупала куст брусники. Наклонившись, Алекси стал искать ягоды губами. Разжевал. Сочная кисловатая мякоть щекотала горло, бодрила.
Потом он ощутил тяжесть на спине, закинул руку — автомат. Перетянул его на бок, осмотрел диск: ни одного патрона. Алекси вывернул карманы, и на мох выпали смятый спичечный коробок, два размокших сухаря и несколько патронов в табачной крошке. Вставил патроны в диск автомата, сухари завернул в платок и, едва поборов искушение сейчас же впиться в них зубами, сунул в карман. Попытался стащить сапог с онемевшей ноги, но от напряжения и боли едва не потерял сознание. Нога была, видимо, сломана… Тогда он мало-помалу дотянулся до ольхи, выломал две палки и, приложив к ноге, стянул ремнем.
Надо было решать, что дальше… На том берегу — свои. Связать плот? Невозможно, у него не хватит сил… Ползти вдоль озера?
Оставаться здесь, на берегу, значило умереть. Алекси заскрипел зубами, руки его сжались в кулаки, и он посмотрел на них. Две здоровые руки! Закинул автомат за спину, ухватился за ближайший сосновый сук и подтянулся к нему. С каждым толчком, волоча по земле туловище и ноги, он отползал от берега.
Давно познавший лес и нелегкий промысел охотника и лесоруба, Алекси Васара отгонял от себя всякую мысль, способную вселить отчаяние. В это туманное утро он как бы постепенно входил в новый, медлительный, но неуклонный ритм. Там, за озером, свои… Ползти, ползти, ползти…
Порой приходилось поднимать голову, чтобы видеть, куда ползти. Это изматывало. Он валился на мох, на истлевшие сучья, на жесткий ягель, покрывавший камни. Лежал, раскинув руки, и глотал воздух.
Где-то в полутьме леса он остро ощутил запах прели и еще что-то горьковато-пряное, напомнившее детство, мать с кошелем морошки. «Вся жизнь… впереди…» — беззвучно, одними губами повторил Алекси и сразу пополз, словно утолил жажду.
Однажды он услышал шелест вереска и, едва подняв голову, почувствовал толчок. Глаза его расширились, рука потянулась к автомату. Около его ног лежал тот самый финский капрал! Он лежал на животе, и лопатки его вздымались от дыхания. Вот он повернул голову, узнал Алекси и, вздрогнув, вцепился ему в ногу. От страшной боли Алекси выпустил автомат и повалился.
— Отпусти, перкеле [7] , или убей! — вскрикнул он, схватился за куст и вывернулся.
Теперь они были лицом к лицу. Лица их были искажены гримасой боли и ожесточения. Оба тяжело дышали, ни один не шевелился, собираясь с силами и сверля глазами недруга.
На щеках капрала была маска запекшейся крови, на виске — черная бороздка от пули.
«Этот черт вчера потерял только сознание, — подумал Алекси. — Он плох… не держит голову прямо. Он не может стоять…»
7
Перкеле — дьявол (финск.)
Алекси стал подниматься на локтях. Капрал черепахой отползал в сторону, в вереск.
— Стой! — прохрипел Алекси.
— Слушай, разойдемся по-мирному, — выдохнул финн.
Алекси рванул из-за спины автомат.
— Это ты зря… Магазин потерял, — спокойно сообщил капрал.
Алекси провел ладонью по ложу и выругался.
Капрал успел отползти на целую сажень. Алекси резко, двумя рывками подволок себя к нему… Капрал пытался вырваться, тянул руку к кожаным ножнам, но финки не было. Наконец Алекси удалось обхватить его запястья. Оба задыхались.
Капрал успокоился немного, уткнулся подбородком в камень.
Алекси увидел его затылок, и руки его разжались, и он тоже бессильно привалился к земле.
Слышно было, как где-то у берега, на озере, плеснула крупная рыба. В вышине шумела сосна.
— Ну что? — спросил капрал, лежа все еще ухом к земле, словно прислушиваясь. — Закурим? У меня, кажется, есть.
Алекси не ответил, глядя как тот, пыхтя, выворачивал карман. Вытащил помятую коробку, спички и положил все перед сержантом. Зажег папиросу. У Алекси защекотало в носу. Невозможно было отказаться, и он тоже взял из коробки папиросу, последнюю. Табак оглушал и пьянил, но через минуту слабость прошла.
— Нам нечего делить, — заговорил капрал. — Разойдемся… каждый к себе…
— Ты пленный.
— Такой же, как ты…
— …и пойдешь, куда поведут.
— На распятие?
— У нас пленных не мучают.
— Знаем мы…
— Плохо знаете. — Алекси с трудом сел, махнул рукой: — Двигай…
— Не могу… Мочи нет…
— Пойдешь.
Огонек надежды, появившийся в глазах капрала во время перекура, погас.
— Не могу. Голова кружится.
— Ползи.
Капрал пополз, перебирая руками.