Ожерелье Атона
Шрифт:
Нет, нет, нет, что угодно, только не это!
Абдельджаффар вытер о светлые хлопчатобумажные брюки мокрые ладони, постарался придать лицу самое беззаботное выражение и быстро вышел из «кабинета».
– Томочка, солнышко, как ты? – нежно поинтересовался Юра Космачев и подошел поближе к берегу моря. – Волны шумят, слышишь? Да, они совсем небольшие.
Поговорив с женой, Юра блаженно улыбнулся. Повезло ему с супругой. Она очень хорошая мать. А борщи какие варит – пальчики оближешь! И, самое главное, тактично не замечает, что от мужа иногда пахнет духами, а на его носовом платке следы
Умная женщина. Только по этой причине он никогда от Томы не уйдет. Хорошо ему дома, спокойно, на мозги никто не капает. Ну а если подвернется бабенка симпатичная – то с ней всегда можно попытаться найти общий язык. Перед женой, конечно, походы «налево» не афишируются. Но и не скрываются. Тамара понимает, что не от нее, не от детей он бежит. Просто природа требует своего. Шут его знает, почему иногда так хочется выпустить из себя кобеля, которому все пофиг, кроме одного. Контролировать это невозможно, и Тамаре, к счастью, дополнительные объяснения не требуются.
Умиротворяющие мысли о жене сменились менее приятными. Об еще одном охраннике шефа, Кирилле.
– Вот сукин сын, – Юра даже сплюнул сквозь зубы. Его аж передернуло от отвращения, и он загримасничал, передразнивая: – «Филипп Маркович, курточку не забудьте накинуть!», «Филипп Маркович, под зонтик спрячьтесь. А то простудитесь, что же мы без вас делать будем!» Тьфу, смотреть противно. И ведь добился своим жополизством такой же зарплаты, как у меня. А, между прочим, я с шефом пять лет уже вкалываю, а Кирюха только пришел. Хоть и противно, но тоже придется Марковича пасти, как дитя несмышленое. Он это дело любит. Придется не отставать от Киры, чтоб ему пусто было! А то Маркович еще оргвыводы сделает не в мою пользу…
– Какой закат красивый, правда?
Юра с раздражением обернулся.
– Алина! Ты почему мне не позвонила?! Я должен тебя постоянно сопровождать. Мне шеф башку открутит, если что-то пойдет не так!
Пригладив короткие светлые волосы, Алина виновато улыбнулась.
– Я из окна номера увидела, что ты здесь. Два шага же всего, не ругайся.
– Как спала?
Женщина грустно вздохнула:
– Отлично…
– Принести тебе что-нибудь из бара? Сока, чаю?
Юра старался успокоиться, но внутри все клокотало от ярости.
«Дело не в том, что у меня темперамент такой, постоянно завожусь по поводу и без, – внезапно понял он. – Просто я Алину ненавижу. Презираю. Любую блядь, которую до меня перетрахали все знакомые пацаны, так не презираю, как эту женщину. Даже проститутки честнее…»
Глава четвертая
Прорывавшаяся сквозь сон заунывная арабская музыка никак не умолкала. Натянуто одеяло, и подушка прикрывает ухо. Аккорды погружаются глубоко в море, но потом вновь выплывают на поверхность, расцарапывая почти воцарившуюся тишину. И в темной пещере сна вспыхивает свет.
Первое, что увидела, очнувшись от забытья, Лика Вронская, – улыбающееся Пашино лицо.
– Ну, дорогая, ты и спишь! Развлекательная программа началась час назад. Я бы сразу же проснулся от этой какофонии, – удивился бойфренд.
– У меня чистая совесть. Я не обижала прилюдно любимого человека. Не спорь, ты обидел меня.
В
– Ладно. Прости. Проехали…
В закрытую балконную дверь стучалось оглушительное веселье. Ввинчивалась в ночь тягучая мелодия, по тарелкам выбивали дробь праздника желудка столовые приборы, гортанно перекрикивались официанты.
– Все-таки неудачный у нас номер, – пробормотала Лика. – А ведь поначалу он нам так понравился. Елки-палки, какие же они все-таки коварные, эти восточные люди. Мы при заселении в паспорта по пять баксиков, как нам посоветовали в агентстве, вкладывали? Вкладывали. На рецепции денежку взяли, а нас гнусно надули!
Днем из окна открывался чудный вид. Зеленый клочок моря, зажатый в рыжие камни скал. Голубой овал бассейна с барной стойкой в центре, шезлонги вдоль ленивых морских волн, колонны и купола главного корпуса. Вся пляжная жизнь – как на ладони. Однако стоило только небу заглотнуть пылающий круг солнца, на площадку прямо под номером суетливые, вечно улыбающиеся официанты вытаскивали столики. Тогда никакой кондиционер не спасал от настырных запахов жарящегося на открытом огне мяса и до часа ночи окна пробивали звуки развлекающегося отеля…
Лика осторожно помотала головой. Не показалось, действительно не болит. Совершенно. Ну просто ни капельки!
«Наверное, меня доконало не виски, а солнце», – решила она, потянувшись за стаканом на тумбочке. Любимый с недавних пор сок гуавы.
– Сушнячок-с? – ехидно осведомился Паша.
– Вовсе нет. Мне кажется, я всю жизнь могу провести за одним-единственным занятием – потягивать этот сок через соломинку.
Паша обрадованно воскликнул:
– Отличная мысль! Слушай, а давай знаешь что сделаем? Переедем в другой отель. Чтобы ты спокойно упивалась своим соком.
– Зачем? Его, в общем-то, и в «Aton’s hotel» пей – хоть залейся. Не вижу смысла мучиться с переездом! – недоуменно воскликнула Лика. И решила, что или она все-таки слегка пьяна, или Паша бредит, ибо логическая основа его умозаключений отсутствует.
Тем временем бойфренд не умолкал:
– Там не будет барбекюшницы под носом…
– Если тебя барбекюшница очень раздражает, можно просто поменять номер. Но я бы не стала… Ай, лень – собирать чемоданы, потом разбирать.
– В другом отеле будет спокойнее, – заявил Паша и принялся грубо льстить: – Там ты сможешь спокойно работать. Зря, что ли, компьютер с собой тащила? Я чувствую, твоя новая книга станет бестселлером. Ты же талантлива, солнышко. В общем, надо срочно приниматься за дело, а ты тут занимаешься неизвестно чем…
– С этого бы и начал. До меня наконец-то дошло. Дело не в том, что беспокоишься о нормальных условиях для работы над новым романом. В другом отеле просто не будет постояльцев, укушенных скорпионами, да, Паш? Кстати, послушай…
И Лика пересказала ему содержание подслушанного разговора между Тимофеем Афанасьевичем и Ирочкой.
Бойфренд, раздраженно сорвав с переносицы очки, с огорчением заметил:
– Вот! Этого я и боюсь! Ты будешь продолжать свою любимую игру в мисс Марпл, и в конечном итоге кто-нибудь треснет тебя по голове. Горе мое, угомонись, пожалуйста, очень тебя прошу. Я не хочу тебя потерять…