Ожерелье королевы
Шрифт:
Она видела его трепет, его грусть и тревогу, но ничто не возбудило в ней жалости.
— Ну что? — спросил он.
— Скажите, чего вы желали, монсеньер? Говорите прямо, чтобы мне не пришлось слишком упрекать себя.
— А, графиня, вы это говорите с таким выражением!..
— Наводящим грусть, неправда ли?
— Убийственным.
— Вы хотели, чтобы я видела королеву?
— Да.
— Я ее видела… Вы хотели, чтобы она мне позволила говорить о вас, хотя много раз выказывала свое неприязненное отношение к вам и свое неудовольствие при одном вашем имени?
— Я вижу, что если хотел этого прежде, то нужно отказаться теперь от надежды видеть исполнение этого желания.
— Нет, королева говорила со мной о вас.
— Вернее, вы были так добры, что говорили обо мне?
— Да, это правда.
— И ее величество слушала вас?
— Это требует пояснений.
— Не говорите мне больше ни слова, графиня, я вижу, с каким отвращением ее величество…
— Нет, я не заметила особенного отвращения… Я осмелилась заговорить об ожерелье.
— Вы сказали, что у меня явилась мысль…
— Купить его для нее? Да.
— Графиня, это чудесно! И она выслушала вас?
— Конечно.
— Вы ей сказали, что я ей предлагаю эти бриллианты?
— Она наотрез отказалась от них.
— Я погиб.
— Отказалась принять в подарок. Но в долг…
— В долг? Вы сумели облечь мое предложение в такую деликатную форму?
— Настолько деликатную, что она согласилась.
— Я даю взаймы королеве, я? Возможно ли это, графиня?
— Это лучше подарка, не правда ли?
— В тысячу раз лучше.
— Я так и думала. Во всяком случае, ее величество выразила согласие.
Кардинал встал и снова сел. Наконец он подошел к Жанне и взял ее руки в свои.
— Не обманывайте меня, — сказал он, — подумайте, ведь вы одним словом можете сделать меня самым несчастным из людей.
— С глубокими чувствами не играют, монсеньер, это возможно только, если человек смешон… А человек вашего положения и ваших достоинств никогда не может возбуждать смех.
— Действительно. Значит, то, что вы мне говорите…
— Истинная правда.
— У меня есть с королевой общая тайна?
— Тайна… и губительная.
Кардинал вновь подбежал к Жанне и нежно пожал ей руку.
— Мне нравится это рукопожатие, — сказала графиня, — точно мужчина пожимает руку мужчине.
— Нет, это счастливый человек — своему ангелу-хранителю.
— Монсеньер, не надо ничего преувеличивать.
— О, моя радость, моя признательность… никогда…
— Вы преувеличиваете и то и другое. Ссудить королеве полтора миллиона — ведь вам это-то и нужно было?
Кардинал вздрогнул.
— Бекингем попросил бы чего-нибудь другого у Анны Австрийской, монсеньер, когда рассыпал жемчуг по паркету королевской комнаты.
— Того, что имел Бекингем, графиня, я не смею желать даже во сне.
— Вы объяснитесь по этому поводу с самой королевой, монсеньер, так как она приказала мне передать вам, что с удовольствием увидит вас в Версале.
Это было неосторожно: она не успела еще договорить, как кардинал побледнел, словно юноша от первого любовного поцелуя.
Неверными движениями, точно пьяный, он нащупал стоявшее рядом кресло и сел в него.
«А! — подумала Жанна. — Дело еще серьезнее, чем я думала. Я мечтала о герцогском и пэрском достоинстве, о ста тысячах ливров дохода. Теперь я могу рассчитывать на княжеский титул и на полмиллиона дохода. Ведь господином де Роганом руководит не честолюбие и не алчность, а истинная любовь!»
Кардинал быстро пришел в себя. Радость — болезнь непродолжительная… Будучи человеком трезвого ума, он решил заговорить с Жанной о делах, чтобы заставить ее забыть, что он только что говорил о любви.
Она не мешала ему.
— Друг мой, — начал он, сжимая Жанну в объятиях, — что же намерена делать королева с тем займом, который вы ей предложили сделать?
— Вы спрашиваете меня об этом потому, что у королевы, как принято думать, нет денег?
— Вот именно.
— Она собирается расплачиваться с вами так же, как расплачивалась бы с Бёмером, с той только разницей, что, купи она ожерелье у Бёмера, это знал бы весь Париж, а такое было бы немыслимо после ее известной фразы о корабле; если короля это заставит только надуться, то вся Франция скорчит гримасу. Королева хочет иметь бриллианты и платить за них по частям. Вы даете ей возможность сделать это; вы для нее умеющий хранить тайну кассир, обладающий личной кредитоспособностью, которая может оказаться полезной в случае финансового затруднения у нее, — вот и все. Она счастлива и будет платить вам — не требуйте большего.
— Она будет платить! Каким образом?
— Королева, как женщина, все понимает и знает, что у вас есть долги, монсеньер; кроме того, она горда. Это ведь не какая-нибудь подруга сердца, которая охотно принимает подарки… Когда я ей сказала, что вы ссудили ей двести пятьдесят тысяч ливров…
— Вы это сказали ей?
— Почему бы нет?
— Потому что вы сразу ставите ее перед невозможностью вести со мной дело.
— Напротив, этим я дала ей способ и основание согласиться на ваши условия. «Ничего даром» — вот девиз королевы.
— Господи!
Жанна спокойно опустила руку в карман и вынула бумажник ее величества.
— Что это? — спросил кардинал.
— Бумажник, где лежат банковские билеты на двести пятьдесят тысяч ливров, которые королева с глубокой признательностью поручила передать вам.
— Неужели?
— Вся сумма здесь полностью. Я сама пересчитала деньги.
— Как будто в этом дело!
— Что вы так разглядываете?
— Я смотрю на этот бумажник, которого раньше не видел у вас.
— Он вам нравится? А между тем он ни красив, ни роскошен.