Ожерелье королевы
Шрифт:
Едва наступил день, она помчалась в Версаль. У нее не было приглашения на аудиенцию; но она стала так верить в свою удачу, что уже не сомневалась: этикет смирится перед ее желанием.
И она не ошиблась.
Все дворцовые служители, столь сильно озабоченные, как бы лучше угодить вкусам повелителей, уже заметили удовольствие, которое доставляло Марии Антуанетте общество красивой графини.
Этого было достаточно, чтобы по приезде ее один умный и желавший выдвинуться привратник встал на пути королевы, возвращающейся из часовни, и как бы невзначай громко сказал дежурному придворному:
— Сударь, как быть с госпожой графиней де Ламотт-Валуа, у которой нет приглашения на аудиенцию?
Королева тихо разговаривала с г-жой де Ламбаль. Имя Жанны, столь ловко названное этим человеком, заставило ее прервать разговор.
Она обернулась.
— Кто-то сказал, что здесь госпожа де Ламотт-Валуа? — спросила она.
— Кажется, что так, ваше величество, — ответил придворный.
— Кто это сказал?
— Вот этот привратник, ваше величество.
Привратник почтительно поклонился.
— Я приму госпожу де Ламотт-Валуа, — сказала королева, продолжая свой путь. — Вы ее проведете в ванную, — прибавила она, удаляясь.
Королева ушла.
Жанна, которой привратник откровенно рассказал, как он просто все устроил, тотчас же взялась за кошелек, но привратник остановил ее с улыбкой:
— Госпожа графиня, пусть этот долг останется за вами; вы вскоре сможете возвратить мне его с большими процентами.
Жанна спрятала деньги в карман.
— Вы правы, друг мой, благодарю вас.
«Почему бы, — сказала она себе, — не оказать покровительство привратнику, который оказал покровительство мне? Ведь делаю я то же самое для кардинала».
Вскоре Жанна оказалась перед лицом своей королевы.
Мария Антуанетта была серьезна и, по-видимому, не в особенно хорошем расположении духа, может быть, именно потому, что оказывала графине слишком большую милость этим непредвиденным приемом.
«Вот в чем суть, — подумала подруга г-на де Рогана, — королева воображает, что я буду опять просить милостыню. Но не успею я сказать двух десятков слов, как она или перестанет хмуриться, или велит меня прогнать».
— Сударыня, — начала королева, — я еще не имела случая поговорить с королем.
— О ваше величество, вы и так были слишком добры ко мне, и я не жду ничего более. Я пришла…
— Зачем? — спросила королева, умевшая улавливать переход от одной мысли к другой. — Вы не просили у меня аудиенции. Вероятно, что-то срочное… для вас?
— Срочное… да, но дело не во мне.
— Значит, во мне. Ну, говорите, графиня.
И королева повела Жанну в ванную, где ждали ее прислужницы.
Графиня, видя, сколь велико окружение королевы, не начинала разговор.
Сев в ванну, королева отпустила своих приближенных.
— Ваше величество, — сказала Жанна, — видите ли, я в большом затруднении.
— Почему? Ведь я только что вам сказала…
— Вашему величеству известно — я, кажется, говорила вам, — с какой сердечной добротой помогает мне господин кардинал де Роган?
Королева нахмурила брови.
— Я ничего не знаю об этом, — сказала она.
— Я полагала…
— Все равно… Говорите.
— Ваше величество, третьего дня его высокопреосвященство оказал мне честь своим посещением.
— А!
— Он приехал по поводу одного благотворительного учреждения, председательницей которого состою я.
— Прекрасно, графиня, прекрасно. Я также дам… на ваше доброе дело.
— Ваше величество ошибаетесь. Я имела уже счастье сказать вам, что ничего не прошу. Господин кардинал, по своему обыкновению, стал говорить мне про доброту королевы, про ее неисчерпаемое милосердие.
— И просил, чтобы я покровительствовала тем, кому он покровительствует?
— Прежде всего, ваше величество.
— Я это сделаю, но не для господина кардинала, а для несчастных, которым я всегда готова помочь, от чьего бы имени они ко мне ни явились. Однако скажите его высокопреосвященству, что я очень стеснена в средствах.
— Я это сказала ему, ваше величество, и в этом-то, увы, кроется причина затруднения, о котором я докладывала вашему величеству.
— А!
— Я рассказала господину кардиналу, каким пламенным состраданием наполняется сердце вашего величества при известии о чьем-либо несчастье, с каким великодушием королева постоянно опустошает свой кошелек, сама не имея избытка в деньгах.
— Прекрасно, прекрасно…
— «Вот вам пример, монсеньер, — сказала я ему. — Ее величество становится рабой своей собственной доброты. Она жертвует собой ради бедных. Добро, которое она творит, обращается для нее лично во зло». При этом я указала на себя.
— Как так, графиня? — спросила королева, внимательно слушавшая Жанну то ли потому, что та сумела угадать слабую струнку королевы, то ли потому, что Мария Антуанетта, с ее недюжинным умом, поняла: под этим длинным предисловием и под этими подготовительными фразами таится нечто весьма для нее интересное.
— Я ему сообщила, ваше величество, что несколько дней назад вы дали мне значительную денежную сумму и что подобные вещи вашему величеству случалось делать, по крайней мере, тысячу раз за эти два года. Будь королева менее отзывчива, менее великодушна, сказала я, у нее было бы в шкатулке два миллиона, и тогда никакие соображения не могли бы помешать ей приобрести то великолепное ожерелье, от которого она отказалась так благородно, так мужественно, но — позвольте мне заметить, ваше величество, — так неоправданно.