Ожерелье королевы
Шрифт:
Осторожно высунув голову из-за занавески, он стал всматриваться в улицу Дофины.
Босир до известной степени приноровился к полицейским: он потратил десять лет, учась их распознавать, чтобы в нужное время и в нужном месте ускользать от них.
На спуске с моста, около улицы Дофины, он увидел двух людей, стоявших на некотором расстоянии друг от друга и вытягивающих шеи по направлению к этой улице, точно приглядываясь к чему-то.
Это были сыщики. Увидеть их на Новом мосту не было редкостью; пословица того времени гласила: «Кто хочет в любую минуту увидеть прелата, женщину легкого поведения и белую лошадь, тому стоит только пройти по Новому мосту».
А белые лошади, священнические сутаны и женщины легкого поведения всегда были предметом особого внимания со стороны господ полицейских.
Босир был смущен и раздосадован; он весь сгорбился и, хромая на обе ноги, чтобы изменить свою походку, пробрался через толпу на улицу Дофины.
На ней не было заметно ничего тревожного. Он уже видел издали дом, в окнах которого так часто показывалась его звезда, красавица Олива.
Окна были закрыты: без сомнения, она отдыхала на софе, читала какую-нибудь глупую книгу или грызла какое-нибудь лакомство.
Вдруг Босиру почудилось, что в проходе, прямо перед домом, мелькнул стеганый камзол полицейского стражника.
Мало того, другой солдат показался в окне его маленькой гостиной.
У Босира выступил пот на лбу — холодный пот, вредный для здоровья. Но отступать было поздно: надо было пойти к дому.
Босир собрался с духом и, проходя мимо, посмотрел на дом.
Какая картина представилась ему!
Весь проход был забит солдатами парижской полицейской стражи, и среди них находился сам комиссар из Шатле, весь в черном.
Эти люди, как сразу заметил Босир, имели смущенный, растерянный и разочарованный вид. Не у всех есть привычка читать на лицах полицейских; но когда такая привычка есть, как она была у Босира, то одного взгляда достаточно, чтобы догадаться, что у этих господ дело сорвалось.
Босир сказал себе, что г-н де Крон, несомненно предупрежденный — неважно как и кем, — хотел захватить Босира, а нашел одну Олива. Inde irae [9] .
Конечно, они были разочарованы. При обычных обстоятельствах, не имея в кармане ста тысяч ливров, Босир бросился бы в середину альгвасилов и крикнул, как Нис: «Вот я! Вот я, тот, кто сделал все это!»
9
Отсюда гнев (лат.).
Но мысль, что эти люди получат его сто тысяч ливров и всю свою жизнь будут потешаться над ним, мысль, что смелая и ловкая проделка его, Босира, послужит на пользу одним только агентам начальника полиции, — эта мысль восторжествовала над всеми его, скажем так, сомнениями и заглушила огорчения любовника.
«Логика такова, — сказал он себе: — я дам схватить себя… Дам захватить сто тысяч ливров. И не помогу Олива… Я буду разорен… Докажу ей, что люблю ее как безумный… И заслужу, чтобы она сказала мне: «Вы дурак; надо было меньше меня любить и спасти меня». Решительно, надо дать тягу и припрятать в безопасное место деньги, источник всего: свободы, счастья и философии».
С этими словами Босир прижал банковские билеты к сердцу и пустился бежать к Люксембургскому саду: он за этот час руководствовался только своим инстинктом, и так как ему сто раз приходилось ходить за Олива в этот сад, то ноги и понесли его туда.
Но для человека, столь упорного в логике, это было не очень разумно.
Действительно, полицейские, которым известны привычки воров, как Босиру были известны привычки полицейских, естественно должны были пойти на розыски Босира в Люксембургский сад.
Но Небо или дьявол решили, чтобы г-ну де Крону не удалось поймать Босира на этот раз.
Едва возлюбленный Николь завернул за угол улицы Сен-Жермен-де-Пре, как чуть не попал под великолепную карету, мчавшуюся к улице Дофины.
Босир едва успел благодаря проворству парижанина, недоступному остальным европейцам, избежать удара дышлом. Правда, ему не удалось избегнуть ругательств кучера и удара кнутом; но обладатель ста тысяч ливров не останавливался из-за пустяков вроде подобного дела чести, особенно когда за ним по пятам гонятся компаньоны с улицы Железной Кружки и полицейская стража города Парижа.
Итак, Босир бросился в сторону, но в эту минуту увидел в карете Олива и весьма красивого господина, занятых оживленным разговором.
Он слегка вскрикнул, что лишь еще более разгорячило лошадей. Он охотно побежал бы за каретой, но она ехала к улице Дофины, к той единственной парижской улице, на которой Босиру в эту минуту никак не хотелось оказаться.
И кроме того, если даже ему почудилось, что именно Олива сидела в карете, — это все-таки была иллюзия, галлюцинация, нелепость, ведь в глазах у него мутилось и двоилось.
А потом надо было взять в соображение, что Олива не могла быть в этой карете, поскольку полицейская стража арестовала ее дома, на улице Дофины.
Несчастный Босир, затравленный нравственно и физически, бросился по улице Фоссе-Месье-ле-Пренс в Люксембург, прошел весь уже опустевший квартал и, миновав заставу, нашел себе убежище в маленькой комнатушке, хозяйка которой выказывала ему всяческое уважение.
Он устроился на ночлег в этом чулане, спрятал банковские билеты под плитой пола, поставил на эту плиту ножку кровати и улегся весь в поту, отчаянно ругаясь; правда, его богохульства перемежались благодарностями Меркурию, а приступы лихорадочного отвращения ко всему — вливаниями подслащенного вина с корицей, напитка вполне пригодного, чтобы избавиться от испарины и вселить в сердце уверенность.
Он был уверен, что полиции уже не найти его. Он был уверен, что никто у него не отнимет его денег.
Он был уверен, что Николь, даже если ее арестовали, не виновна ни в каком преступлении и что прошло время беспричинных вечных заточений.
Он был уверен, наконец, что эти сто тысяч ливров послужат ему даже на то, чтобы освободить из тюрьмы Олива, свою неразлучную спутницу, если ее оставят там.
Оставались его сообщники из посольства; с ними труднее было свести счеты.
Но Босир придумал искусный ход. Он оставит их всех во Франции, а сам, как только мадемуазель Олива будет свободна, уедет в Швейцарию, страну свободную и нравственную.