Ожерелье королевы
Шрифт:
— Это меняет все дело, монсеньер. Я могу нарушить все заключенные сделки, раз дело идет о том, чтобы отдать предпочтение королеве.
— За сколько вы продаете это ожерелье?
— За полтора миллиона ливров.
— Как должна быть произведена уплата?
— Португалец должен был уплатить мне задаток, а я отвез бы сам ожерелье в Лиссабон, чтобы получить остальную сумму.
— Такой способ уплаты у нас не практикуется, господин Бёмер, но задаток вы получите; конечно, в разумных пределах.
— Сто тысяч ливров.
— Их можно найти. А остальное?
— Ваше высокопреосвященство хотели бы отсрочки? — сказал Бёмер. — При поручительстве вашего высокопреосвященства это возможно. Но ведь отсрочка влечет за собой убыток, потому что, заметьте, монсеньер, при такой крупной операции цифры растут совершенно произвольно. Проценты на полтора миллиона ливров, считая по пяти на сто, составляют семьдесят пять тысяч ливров, а пять процентов равносильны разорению для нас, купцов. Десять процентов — вот самое меньшее, на что можно согласиться.
— Значит, по вашим подсчетам, это составило бы полтораста тысяч?
— Да, монсеньер.
— Договоримся, что вы продаете это ожерелье за миллион шестьсот тысяч ливров, господин Бёмер, и разделим уплату остальных полутора миллионов ливров на три взноса в годичный срок. Согласны?
— Монсеньер, мы теряем на такой сделке пятьдесят тысяч ливров.
— Не думаю, сударь. Если бы вам предстояло завтра получить полтора миллиона ливров, вы оказались бы в затруднительном положении: ювелир не покупает земель такой стоимости.
— Нас двое, монсеньер: мой компаньон и я.
— Согласен; но все равно вам будет гораздо удобнее получать по пятьсот тысяч ливров каждую треть года, то есть по двести пятьдесят тысяч ливров на каждого.
— Монсеньер забывает, что бриллианты не принадлежат нам. О, если бы они были наши, то мы были бы достаточно богаты для того, чтобы не беспокоиться ни о платежах, ни о размещении поступающих средств.
— А кому же они принадлежат?
— Чуть ли не десяти кредиторам: мы покупали эти камни по отдельности. За один мы должны в Гамбурге, за другой в Неаполе; за один в Буэнос-Айросе, за два в Москве. Наши кредиторы ждут продажи ожерелья, чтобы получить свои деньги. Только прибыль, которую мы получим, будет нашей собственностью. Но увы, монсеньер, с тех пор как это несчастное ожерелье находится в продаже, то есть вот уже два года, мы потеряли двести тысяч ливров в виде процентов. Судите же, в выигрыше ли мы?
Кардинал де Роган прервал Бёмера.
— Кстати, — сказал он, — ведь я еще не видел ожерелья.
— Правда, монсеньер, вот оно.
И Бёмер со всеми осторожностями показал драгоценное украшение.
— Великолепно! — воскликнул кардинал, с любовью дотрагиваясь до застежки, которая прикасалась к шее королевы.
Когда, наконец, его пальцы насытились поисками симпатических токов, которые могли остаться на камнях ожерелья, он сказал:
— Итак, сделка заключена?
— Да, монсеньер, и я сейчас же отправляюсь в посольство, чтобы взять назад свое слово.
— Я не знал, что в Париже сейчас находится португальский посол.
— Да, монсеньер; господин да Суза сейчас здесь: он приехал инкогнито.
— Для переговоров об этом деле, — сказал кардинал, смеясь.
— Да, монсеньер.
— О, бедный Суза! Я его хорошо знаю. Бедный Суза!
И кардинал снова расхохотался.
Господин Бёмер почел долгом присоединиться к веселью своего клиента.
И, глядя на футляр с ожерельем, они долго потешались над португальцем.
Господин де Роган собрался уезжать. Бёмер остановил его:
— Монсеньер, угодно ли вам будет сообщить мне, как мы будем производить расчет?
— Да очень просто.
— Через управляющего монсеньера?
— Нет, нет; никого, кроме меня. Вы будете вести дело только со мной.
— А когда?
— Завтра же.
— И сто тысяч ливров?..
— Я привезу их сюда завтра.
— Хорошо, монсеньер. А векселя?
— Я подпишу их здесь завтра.
— Прекрасно, монсеньер.
— И так как вы любите секреты, господин Бёмер, то хорошенько запомните, что в ваших руках находится один из важнейших.
— Монсеньер, я понимаю это и буду достоин вашего доверия, так же как и доверия ее величества королевы, — тонко добавил тот.
Господин де Роган покраснел и вышел, смущенный, но счастливый, как всякий человек, который разоряется под влиянием сильной страсти.
На другой день г-н Бёмер с важным видом отправился в португальское посольство.
В ту минуту как он собирался постучать в дверь, г-н де Босир, первый секретарь, принимал счета от г-на Дюкорно, правителя канцелярии, а дон Мануэл да Суза, посол, объяснял новый план действий своему сообщнику, камердинеру.
С тех пор как Бёмер посетил в последний раз улицу Жюсьен, здесь многое преобразилось.
Весь персонал, высадившийся, как мы видели, из двух почтовых карет, разместился в соответствии со степенью нужности каждого и теми функциями, которые предстояло ему выполнять в доме нового посла.
Надо сказать, что сообщники, поделив между собой роли, прекрасно ими разыгрываемые, собираясь вскоре их сменить, могли сами охранять свои интересы, что всегда придает бодрость духа, даже когда приходится исполнять самые тяжелые обязанности.
Господин Дюкорно, очарованный сообразительностью всех этих слуг, одновременно восхищался тем, что новый посол был так мало заражен национальными предрассудками, что набрал весь штат исключительно из французов, начиная с первого секретаря и кончая камердинером.
Вот почему, проверяя счета с г-ном де Босиром, он затеял разговор, восхваляя за это главу посольства.
— Видите ли, фамилия да Суза, — сказал Босир, — не принадлежит к тем закоснелым португальцам, которые придерживаются образа жизни четырнадцатого столетия: таких вы много встретите в наших провинциях. Да Суза — дворяне-путешественники с миллионным состоянием; они, если бы пожелали, могли бы стать где-нибудь королями.