Ожерелье королевы
Шрифт:
«Он приезжает сюда! И не из Версаля, а из Парижа, — раздумывал Оливье. — Он приезжает один и завтра вернется, так как ему сказано: «До завтра!»
До завтра надо молча глотать не слезы, что бегут у меня из глаз, но кровь, потоком струящуюся из сердца.
Завтрашний день будет последним в моей жизни, или я трус и никогда не любил».
— Ну-ну, — продолжал он вслух, несколько раз тихо похлопав себя по груди там, где билось сердце, как всадник похлопывает по шее горячащегося коня. — Будь спокойнее, соберись с силами: ведь испытание еще не окончено.
Сказав это, он бросил последний взгляд вокруг себя и отвел глаза от дворца, страшась увидеть освещенным окно вероломной королевы, так как этот свет был бы еще одной ложью, еще одним пятном на ее чести.
Действительно, разве освещенное окно не означает, что в комнате кто-то есть? И к чему эта ложь, когда имеешь право на бесстыдство и бесчестье, когда такое незначительное расстояние отдаляет тайный позор от открытого скандала?
Окно королевы было освещено.
— Она хочет уверить всех, что она у себя, а тем временем гуляет по парку в обществе любовника!.. Право же, бесполезное целомудрие, — отрывисто, с горькой иронией проговорил Шарни. — Она слишком добра, эта королева, что так скрытничает перед нами. Впрочем, может быть, она боится возбудить неудовольствие своего мужа.
И стиснув руки так, что ногти впились в ладони, Шарни мерными шагами направился обратно к своему дому.
— Они сказали «до завтра», — прибавил он, перешагнув через перила балкона. — Да, я говорю «до завтра» всем, потому что завтра на свидании мы будем вчетвером, ваше величество!
X
ЖЕНЩИНА И КОРОЛЕВА
Следующий день привел с собой те же самые события. Калитка открылась с последним ударом полуночи. Появились две женщины.
Так в арабской сказке, повинуясь талисману, в определенный час появляются духи.
Шарни принял решение: он хотел узнать в эту ночь, кто был тот счастливец, к которому благоволила королева.
Верный своим привычкам, хоть и недавно приобретенным, он пошел, прячась за деревья; но, дойдя до места, где в минувшие ночи происходила встреча любовников, он не нашел никого.
Спутница королевы увлекла ее величество к купальне Аполлона.
Страшное беспокойство, еще не испытанное им страдание сразили Шарни. В своей простодушной честности он не мог вообразить, что преступление может зайти так далеко.
Королева, улыбаясь и что-то шепча, пошла к темному павильону, на пороге которого ожидал ее с распростертыми объятиями высокородный незнакомец.
Она вошла, в свою очередь протянув ему руки. Железная дверца закрылась за нею.
Сообщница осталась снаружи, прислонившись к разрушенному обелиску, сплошь увитому листвой.
Шарни плохо рассчитал свои силы. Они не могли вынести такого потрясения. В ту минуту, как он, в пылу бешенства, собирался броситься на наперсницу королевы, заставить ее открыть свое лицо, чтобы он мог узнать ее, собирался осыпать ее оскорблениями, быть может, даже задушить, — кровь неудержимой волной ударила ему в голову и подступила к горлу, так что он не был в состоянии перевести дыхание.
Он упал на траву со слабым хриплым вздохом, который на мгновение нарушил безмятежное спокойствие стражницы, стоявшей у входа в купальню Аполлона.
Внутреннее кровоизлияние, вызванное открывшейся раной, душило его.
Вернули Шарни к жизни холод росы, влажность земли, непреходящее чувство горя.
Пошатываясь, он встал, огляделся, узнал местность, отдал себе отчет в своем положении и принялся за поиски.
Стражница исчезла, все было тихо вокруг. В Версале часы пробили два: значит, его обморок продолжался очень долго.
Несомненно, ужасное видение должно было исчезнуть: королева, любовник, наперсница имели время скрыться. Шарни мог в этом убедиться, увидев с гребня стены свежие следы отъезда незнакомца. Эти следы и несколько сломанных веток около решетки купальни Аполлона — вот все улики, которые были у бедного Шарни.
Вся остальная ночь была подобна горячечному бреду. Утро не принесло успокоения.
Бледный как мертвец, постаревший лет на десять, он позвал своего камердинера и велел подать черное бархатное платье, какое носили богатые люди третьего сословия.
Мрачный, безмолвный, испытавший столько мук, он направился к дворцу Трианон во время смены караула, то есть около десяти часов.
Королева выходила из часовни, где только что прослушала мессу.
Когда она проходила, головы и шпаги почтительно склонялись перед ней.
Шарни заметил, что несколько дам вспыхнули от досады при виде того, как хороша королева.
И вправду, она была очаровательна: прекрасные, приподнятые на висках волосы, тонкие черты лица, улыбающийся рот, усталые, но светло и кротко сияющие глаза.
Вдруг в конце шпалеры придворных она заметила Шарни. Она покраснела и удивленно вскрикнула.
Шарни не склонил головы. Он продолжал смотреть на королеву, и она в глазах графа прочла его новое горе.
— Я думала, что вы в своих поместьях, господин де Шарни, — строгим тоном сказала королева, подходя к нему.
— Я вернулся оттуда, ваше величество, — проговорил он отрывисто и почти нелюбезно.
Королева, от которой никогда не ускользали малейшие оттенки речи, остановилась в изумлении.
После этого обмена почти враждебными словами и взглядами она обернулась к своим дамам.
— Доброе утро, графиня, — ласково сказала она г-же де Ламотт, приветливо взглянув на нее.
Шарни вздрогнул и стал всматриваться в графиню внимательнее.
Жанна, встревоженная его упорным взглядом, отвернулась.
Шарни следил за ней с упорством безумца, пока не увидел еще раз ее лицо.
Потом он обошел вокруг нее, изучая ее походку.
Королева, раскланиваясь направо и налево, следила тем временем за уловками обоих наблюдателей.