Ожерелье королевы
Шрифт:
— И я три раза выскакивал на улицу Старых Августинцев, — заметил Рето. — Малейший шум бросал меня в жар… Эти военные так грубы!
— Из этого я заключаю, — упрямо стояла на своем Альдегонда, — что сегодняшний номер не может равняться с тем, в котором был пропечатан господин де Брольи.
— Пускай, — сказал Рето, — зато мне не придется так часто убегать, и я спокойно буду есть свой суп. А знаешь ли ты, почему, Альдегонда?
— Нет, сударь.
— Потому что, вместо того чтобы обрушиваться на человека, я обрушиваюсь на целое сословие и, вместо того чтобы нападать на военного, нападаю на королеву.
— На королеву! Слава Богу, — пробормотала старуха, — тогда вам нечего опасаться… Если вы нападаете на королеву, вас будут носить на руках, мы продадим много номеров и у меня будут серьги.
— Звонят, — сказал Рето, прячась под одеяло.
Старуха побежала в лавку, чтобы встретить посетителя.
Через минуту она вернулась сияющая, торжествующая.
— Тысячу экземпляров, — сказала она. — Разом тысячу! Вот так заказ!
— На чье имя? — с живостью спросил Рето.
— Не знаю.
— Надо узнать: беги скорее.
— О, время есть. Ведь это не безделица — сосчитать, перевязать и уложить тысячу номеров.
— Беги скорее, говорю тебе, и спроси лакея… Это лакей?
— Это посыльный, крючник, по выговору овернец.
— Все равно, спроси, куда он понесет газеты.
Альдегонда поспешно вышла; шаткие деревянные ступени заскрипели под ее тяжелыми шагами и вскоре снизу донесся ее пронзительный голос, допрашивавший посыльного. Тот отвечал, что отнесет номера на улицу Нёв-Сен-Жиль в Маре графу де Калиостро.
Газетчик подскочил от радости, чуть не продавив матрац. Он поспешил встать и сам принял участие в выдаче номеров, которая была поручена единственному рассыльному, представлявшему собой какую-то голодную тень, более прозрачную, чем даже печатный лист. Тысяча экземпляров была прицеплена к крючьям овернца; тот исчез за решеткой, согнувшись под своей ношей.
Сьёр Рето принял к сведению для будущего номера успех сегодняшнего и решил посвятить несколько строк великодушному вельможе, который пожелал взять тысячу экземпляров памфлета, претендовавшего быть политическим. Господин Рето, говорим мы, поздравлял себя с таким счастливым знакомством, когда во дворе снова раздался звонок.
— Еще тысячу экземпляров, — сказала Альдегонда, разохотившаяся после первой удачной продажи. — А, сударь, это и неудивительно: как только дело коснется Австриячки, так все дружно откликаются.
— Тише, тише, Альдегонда! Не говори так громко. «Австриячка» — это такое оскорбление, за которое я могу поплатиться Бастилией, которую ты мне пророчишь.
— А что такого, — недовольно сказала старуха, — ведь она же австриячка, разве нет?
— Это словечко, которое мы, журналисты, пустили в оборот, но им нельзя злоупотреблять.
Звонок повторился.
— Поди посмотри, Альдегонда. Я не думаю, чтобы это пришли покупать номера.
— А из чего вы это заключаете? — спросила старуха, сходя вниз.
— Сам не знаю, мне кажется, что я вижу у решетки какого-то человека с угрожающей физиономией.
Тем не менее Альдегонда пошла отворить.
А господин Рето стал смотреть с тревожным вниманием, которое совершенно понятно после нашего описания и газетчика, и его лаборатории.
Альдегонда увидела за калиткой какого-то просто одетого человека, который осведомился, у себя ли редактор газеты.
— А что вам нужно сказать ему? — с некоторым недоверием спросила служанка.
И чуть-чуть приоткрыла калитку, приготовившись захлопнуть ее при малейшем намеке на опасность.
Посетитель вместо ответа стал позвякивать у себя в кармане монетами.
Их металлический звон радостно отозвался в сердце старухи.
— Я пришел, — сказал незнакомец, — заплатить за тысячу экземпляров сегодняшней «Газеты», за которыми приходили от имени графа де Калиостро.
— А, в таком случае войдите.
Посетитель прошел в калитку и только собирался закрыть ее за собой, как ее удержал другой посетитель, молодой, высокий, красивый, сказавший первому:
— Извините, сударь.
И, не спрашивая больше никакого позволения, он проскользнул вслед за посыльным графа де Калиостро.
Альдегонда между тем, поглощенная полученными деньгами и очарованная звоном экю, побежала к хозяину.
— Ну, — сказала она, — все идет хорошо… Вот пятьсот ливров за тысячу экземпляров.
— Примем же их с подобающим достоинством, — сказал Рето, подражая игре Ларива в недавно поставленной пьесе.
И он завернулся в довольно красивый халат, который достался ему от щедрот, или, вернее, от испуга, г-жи Дюгазон, у которой, со времени ее истории с наездником Эстли, газетчик выманил значительное количество самых разных подарков.
В комнату вошел посланный от графа де Калиостро, положил на стол маленький мешочек с экю по шести ливров, отсчитал сто штук и разделил их на двенадцать кучек.
Рето принялся старательно пересчитывать деньги, оглядывая каждую монету, чтобы удостовериться, что между ними нет обрезанных.
Наконец, убедившись, что все в порядке, он поблагодарил, выдал расписку в получении и с любезной улыбкой отпустил посланца, лукаво осведомившись у него, как поживает г-н граф де Калиостро.
Человек с экю спокойно поблагодарил, посчитав вопрос вполне естественным в таких обстоятельствах, и собирался удалиться.
— Скажите господину графу, что я к его услугам, когда он только пожелает, и прибавьте, что он может быть спокоен: я умею хранить тайны.
— Этого вовсе не нужно, — отвечал посланец, — господин граф де Калиостро — человек свободных убеждений и не верит в магнетизм. Он хочет, чтобы господина Месмера подняли насмех, и желает для своего удовольствия, чтобы приключение у чана стало известным.