Ожерелье королевы
Шрифт:
– Странно! – задумчиво прошептала она и умолкла. Филипп застыл перед ней, как мраморное изваяние, ожидая, когда она его отпустит.
Внезапно королева очнулась от забытья.
– Куда вы едете? – спросила она.
– Я буду сопровождать господина де Лаперуза, – отвечал Филипп.
– Господин де Лаперуз сейчас на Ньюфаундленде.
– Я готов к нему отправиться.
– Вам известно, что ему предсказывают ужасную смерть?
– Не знаю, ужасную ли, но уж наверняка скорую.
– И вы едете?
Он улыбнулся.
– Потому-то я и хочу сопровождать господина
Королева снова погрузилась в смущенное молчание.
Филипп почтительно выжидал.
В Марии Антуанетте вновь, более чем когда-либо, проснулась ее благородная отвага.
Она встала, приблизилась к молодому человеку и, скрестив на груди белоснежные руки, спросила:
– Почему вы уезжаете?
– Потому что меня влечет к странствиям, – мягко отвечал он.
– Но вы уже проделали кругосветное путешествие, – возразила королева, на мгновение обманутая его героическим спокойствием.
– Я объехал Новый Свет, сударыня, но мне еще не доводилось объехать и Старый и Новый Свет вместе.
С жестом досады королева повторила слова, которые некогда слышала от нее Андреа:
– Железные люди эти Таверне, и сердца у них стальные! И вы, и ваша сестра – чудовища, таких друзей, как вы, впору возненавидеть. Вы уезжаете не ради путешествий – они уже утомили вас, вы просто хотите меня покинуть. Ваша сестра сказала, что ее призывает служение Богу; у нее в сердце под слоем пепла пылает огонь. Она просто пожелала уехать – и уехала. Дай ей Бог счастья! А вы? Вы бы могли быть счастливы – и вот вы тоже уезжаете. Я же говорила вам, что семья Таверне приносит мне несчастье!
– Пощадите, ваше величество: если бы вам угодно было пристальнее вглядеться в наши сердца, вы нашли бы там лишь безграничную преданность.
– Послушайте! – гневно воскликнула королева. – Вы просто квакер [138] , а ваша сестра – философ, и оба вы невыносимы. Она воображает, будто мир – это что-то вроде рая, куда открыт вход только святым; а вам кажется, что мир – это ад, где кишит нечистая сила; оба вы бежали от мира, одна потому, что нашла там то, чего не искала, а другой потому, что не нашел того, что искал. Разве я не права? Ах, дорогой господин де Таверне, оставьте людям их несовершенство, не требуйте от королей, чтобы они были наиболее совершенными из всех смертных; будьте терпимы, а вернее, не будьте эгоистом.
138
Английская религиозная секта, проповедовавшая особую строгость нравов и крайнюю простоту в жизни.
В последние слова она вложила чрезмерную запальчивость. Преимущество оказалось на стороне Филиппа.
– Ваше величество, – возразил он, – когда эгоизм способствует обожанию, он обращается в добродетель.
Она покраснела.
– Я только говорю, – сказала она, – что я любила Андреа, а она меня покинула. Я была привязана к вам, и вы меня покидаете. Когда два человека, исполненные таких совершенств, – я не шучу, сударь! – покидают мой дом, это унизительно для меня.
– Ничто не может унизить вашу августейшую особу, ваше величество, – холодно парировал Таверне, – стыд не досягает чела, столь высоко вознесенного, как ваше.
– Я теряюсь в догадках, – продолжала королева, – что могло вас обидеть.
– Ничего меня не обидело, ваше величество, – поспешно подхватил Филипп.
– Ваш чин утвержден; карьера ваша успешно продвигается; я вас отличала…
– Ваше величество, я повторяю: мне не по душе придворная жизнь.
– А если я попрошу вас остаться? Если прикажу вам?
– Я буду вынужден, к прискорбию своему, ответить вашему величеству отказом.
Королева в третий раз замкнулась в молчании: для нее это было то же самое, что для усталого фехтовальщика – отступить перед новым выпадом.
И вновь ее молчание разрядилось вспышкой.
– Быть может, кто-нибудь при дворе вам не нравится? Вы ведь человек нелюдимый… – предположила она, устремив на Филиппа ясный взгляд.
– Нет, ничего подобного нет.
– Мне казалось, что вы враждуете с одним дворянином… с господином де Шарни, которого вы ранили на дуэли, – осторожно начала королева, постепенно воодушевляясь. – Мы обычно избегаем тех, кто нам неприятен, и, когда вы увидели, что господин де Шарни вернулся, вам, вероятно, захотелось покинуть двор.
Филипп промолчал.
Королева, не до конца понимавшая этого храброго и прямодушного человека, решила, что все объясняется обычной ревностью. Поэтому она продолжала без обиняков:
– Вы только сегодня узнали, что господин де Шарни вернулся. Только сегодня! И сразу же просите, чтобы я вас отпустила?
Филипп побледнел как смерть. На него нападали, его топтали ногами – и он не выдержал.
– Ваше величество, – резко сказал он, – вы правы, я только сегодня узнал о возвращении господина де Шарни; но я узнал об этом раньше, чем вы полагаете: в два часа ночи я встретил господина де Шарни у входа в парк близ купальни Аполлона.
Королева в свой черед побледнела; безупречная учтивость, которую Филипп сохранил даже в гневе, привела ее в трепет, смешанный с восхищением.
– Хорошо, – прошептала она лишенным выражения голосом, – ступайте, сударь, я вас не удерживаю.
Филипп в последний раз поклонился и медленно вышел. Королева в изнеможении упала в кресло со словами:
– Франция! Страна благородных сердец!
14. Ревность кардинала
Между тем кардинал пережил три ночи, разительно несхожие с теми, о каких не переставал грезить и вспоминать.
Никаких вестей, ни малейшей надежды на встречу! Такое мертвое молчание после треволнений любви было подобно темноте погреба после яркого солнечного света.
Сперва кардинал тешил себя надеждой, что его возлюбленная, будучи прежде всего женщиной, а потом уж королевой, желает убедиться в силе его страсти и узнать, не охладеет ли он к ней после испытания. Обольщение, вполне естественное для мужчины, но чреватое новыми мучительными тревогами, которые и пришлось испытать кардиналу де Рогану.