Ожерелье королевы
Шрифт:
И впрямь, не получая весточек и ничего не слыша, кроме тишины, по выражению г-на Делиля [139] , бедняга вообразил, что назначенное королевой испытание обернулось против него. Отсюда и тоска, и ужас, и смятение, какое не в силах представить себе тот, кто не страдал невралгией, превращающей каждый нерв в огненную змею, которая извивается, корчится и вновь расслабляется независимо от вашей воли.
У кардинала не было сил терпеть эти муки; за полдня он раз десять
139
Делиль, Жак, аббат (1798–1813) – французский поэт.
И только десятый гонец привез ему Жанну, которая занималась тем, что следила за Шарни и королевой; графиня мысленно поздравила себя с тем, что кардинал проявляет нетерпение, в скором будущем сулящее успех ее предприятию.
Завидя ее, кардинал взорвался.
– Как вы можете, – воскликнул он, – хранить такое спокойствие? Как вы можете? Я корчусь от муки, а вы, называющая себя моим другом, длите мою пытку, которая вот-вот сведет меня в могилу.
– Полно, монсеньор, – отвечала Жанна, – вооружитесь терпением, прошу вас. Мои дела в Версале, вдали от вас, приносят больше пользы, чем то, что вы здесь вытворяли, требуя моего приезда.
– Вы не столь жестоки, как я думал, – отозвался его высокопреосвященство, смягчаясь при мысли, что сейчас узнает новости. – Ну, что там делается? О чем говорят?
– Разлука – тяжкое испытание, где ни страдаешь от нее, в Париже или в Версале.
– Я счастлив ото слышать, благодарю вас, но…
– Но?..
– Доказательства?
– Ах, Боже мой! – воскликнула Жанна. – Что это за слово? Доказательства! Да в своем ли вы уме, монсеньор, если требуете у женщины доказательств ее ошибок?
– Я прошу не улику для суда, графиня, я прошу залог любви.
– Сдается мне, – изрекла графиня, окинув его высокопреосвященство ироническим взглядом, – что вы делаетесь весьма требовательны и, пожалуй, чересчур забывчивы.
– Да, знаю, что вы мне сейчас скажете; знаю, что я должен быть доволен сверх меры, что я удостоился великой чести. Но поставьте себя на мое место и загляните в свое сердце, графиня. Разве вы примирились бы с тем, что вас отшвырнули в сторону, после того как осыпали притворными милостями?
– Вы, кажется, сказали «притворными»? – насмешливо переспросила Жанна.
– О конечно, вам легко меня победить, графиня; разумеется, у меня нет никакого права жаловаться – и все же я жалуюсь.
– В таком случае, монсеньор, я не могу отвечать за ваше недовольство, если оно беспричинно или его причины легковесны.
– Графиня, вы ко мне жестоки.
– Монсеньор, я развиваю вашу же мысль. Вы сами затеяли этот спор.
– Вместо того чтобы корить меня за мои сумасбродства, выскажите мне то, что думаете; вместо того чтобы мучить меня – помогите.
– Но я полагаю, что делать нечего; я не в силах вам помочь.
– Вы полагаете, что делать нечего? – переспросил кардинал, подчеркивая каждое слово.
– Нечего.
– Ну что ж, сударыня, – вспылил г-н де Роган, – может быть, другие скажут мне не то, что вы.
– Увы, монсеньор, вот вы уже и рассердились, и мы с вами перестали понимать друг друга. Простите, ваше высокопреосвященство, что я обращаю на это ваше внимание.
– Да, я рассердился. Но меня довела до этого ваша черствость, графиня.
– Однако вы не подозреваете меня в измене?
– Нет, нисколько! Если вы более не служите мне, то лишь потому, что это не в ваших силах, мне это понятно.
– Здесь вы правы; так за что же сердиться?
– За то, что вы не хотите открыть мне всю правду, сударыня.
– Правду! Я сказала вам то, что знаю сама.
– Вы не сказали мне, что королева вероломна, что она кокетка, что сперва она добивается от людей поклонения, а потом ввергает их в отчаяние.
Жанна изумленно взглянула на него.
– Объяснитесь! – потребовала она, дрожа не от страха, а от радости.
В самом деле, ревность кардинала показалась ей счастливым выходом из положения; другого такого случая могло не представиться.
– Признайтесь, – продолжал кардинал, в ослеплении страсти утративший всякую рассудительность, – признайтесь, умоляю вас, что королева отказывается меня видеть.
– Я этого не говорю, монсеньор.
– Признайтесь: она хочет устранить меня, пусть не навсегда – я еще надеюсь, что это не так, – но на время, чтобы не беспокоить другого возлюбленного, которому моя настойчивость могла бы открыть глаза.
– Ах, монсеньор! – воскликнула Жанна таким неподражаемым медовым голосом, что одно это могло навести на любые подозрения.
– Послушайте, – продолжал г-н де Роган, – во время последней встречи с ее величеством мне показалось, что в зарослях кто-то ходит.
– Безумие!
И я выскажу вам все свои подозрения.
– Ни слова больше, монсеньор, вы оскорбляете королеву; допустим даже, что она, к своему несчастью, вынуждена опасаться слежки со стороны бывшего своего любовника, во что я не верю, – неужто вы будете настолько несправедливы, что попрекнете ее былым заблуждением, от которого она отказалась ради вас.
– Былым! Былым! Может, оно и былое, но что толку, графиня, если былое продолжается поныне и грозит превратиться в грядущее.
– Фи, монсеньор, вы говорите со мной, как с барышником, на которого падает подозрение в нечестной сделке. Ваши догадки, монсеньор, настолько оскорбительны для королевы, что бросают тень и на меня.
– Тогда, графиня, докажите мне…
– Ах, монсеньор, если вы повторите это слово, я приму оскорбление на свой счет.
– Ради Бога! Питает она ко мне хоть каплю любви?