Падение Твердыни
Шрифт:
Ричард, голова которого всё больше туманилась от сладкого дыма, который был тут везде, вспомнил слова своего друга о хозяине этого дома, и понял, что он видимо попал в рай. Ему поднесли вина в золотом кубке, и он выпил его, чувствуя какое оно вкусное. Почти сразу часть девушек стала танцевать ему какие-то арабские танцы, а другая, ублажать его сразу в десятки рук.
Сколько это продолжалось он не помнил, но внезапно одна из девушек поинтересовалась у него, не знает ли он ещё одного достойного человека, королевских кровей, кто хотел бы увидеть, как выглядит рай. Ричард Фицрой тут же ответил, что это его отец — герцог Иоанн. Девушка улыбнулась ему, и, хотя её лицо было скрыто под шёлковой маской, она провела нежной рукой по подбородку, спросив.
— Чего
Это была правда, так что как Ричард не хотел отсюда уходить, но пришлось, и он, словно арабский принц, окружённый сотней людей охраны в белых одеждах, в золочёной карете поехал к дому герцога. Где изумлённый его необыкновенным появлением, тот сначала подумал, что его бастард пьян, но карета, таинственная охрана во всём белом, а также рассказ о сотнях молодых, обнажённых девушках, которые заставили его испытать пик наслаждения трижды, заставили герцога тут же собраться и под небольшой собственной охраной отправиться к указанному дому. Перед дверью всё повторилось. Служанки, при виде которых у Иоанна мгновенно потекли слюни, вынесли столик и шар, прикоснувшись к которому он узнал, что тоже избран и по знакомому пути, который так ярко описал его бастард, они вдвоём прошли в рай. Оба одурманенные сладким дымом, в котором более опытный герцог сразу опознал опий, они попали в сад, где на герцога тут же набросились десятки молодых девушек, снимая с него одежду и занимаясь его мужским достоинством, восхваляя его величину и твёрдость.
Только тогда он, видя сотню обнажённых девичьих тел, которые стремились угодить ему всем, понял, что ни за что не выйдет сегодня отсюда. Ему преподнесли вино, вкус которого был ему хоть хорошо и знаком, но тем не менее, оно было превосходным. Ричарду же, приведшему отца, внимания уделили крайне мало, и он уже кусал губы от досады, смотря, как женское внимание перенеслось на отца, начиная жалеть, что вообще его сюда позвал.
Сладковатый дым от курильниц постоянно убаюкивал внимание, даря покой, а подносимые кубки с вином, всё не кончались. Так что уже вскоре Ричард перестал соображать где он и с кем, пока наконец создание его не покинуло.
***
Ричард проснулся от зверского холода, который сковал его тело, а также от громкого хохота вокруг. Голова была словно чугунная и он с силой поднял её от земли, открывая глаза. То, что предстало перед ним, было чудовищно. Он и герцог Иоанн, лежали голыми в свинарнике, в обнимку со свиньями, которые довольно при этом хрюкали. Сам же загон, был полон жидкой грязи, и они с герцогом были весьма сильно испачканы ею, как и находившиеся рядом животные, но лица как ни странно были чисты и в толпе уже кто-то опознал герцога королевской крови, и громко об этом кричал. Пока Ричард пытался встать и разбудить отца, рядом с деревянным загоном появились менестрели, которые запели песенки о весьма необычных пристрастиях герцога, а также его внебрачного сына, задаваясь вопросом, а не от свиней ли этих самых этот бастард и появился.
Оглушённый человеческим свитом и смехом, Ричард, стараясь заткнуть себе уши, бросился будить отца. Который долгое время не просыпался, что заставило Ричарда, несмотря на полнейший шок и стыд, обратиться к жителям города, заодно поняв, что они никуда не перемещались с того самого места, куда их привезли вчера. Улица и окружающие дома кругом были всё те же, вот только двухэтажного деревянного дома больше не существовало. Вместо него находился свинарник, в котором они оба и проснулись.
— Жан, укрой меня, — сквозь сон пробормотал внезапно герцог, — мне холодно!
Что тут же вызвало смех у бюргеров и также посыпались совета, как может его светлость согреться, имея под боком свинью. Менестрели тут же сменили свой репертуар, предполагая, чем ещё мог герцог заниматься ночью и монеты просто посыпались от горожан в их подставленные шляпы. Такого бесплатного зрелища не видел никто, и слухи, словно лесной пожар раскатывались дальше по кварталам, собирая ещё больше людей, желающих посмотреть на такое необыкновенное событие, как герцог королевской крови, спаривающийся со свиньями прямо на глазах у честных англичан.
***
Я проснулся от тяжести на груди и открыв глаза, хмыкнул. Всё же я не устоял вчера и две моих временные сожительницы, затащили в мою постель ещё двух девушек, страстно желающих заиметь драгоценные подарки, которые получали мои партнёрши. Так что остаток ночи мне пришлось хорошо потрудиться, и удовлетворить всех четырёх, так что они, потные и раскрасневшиеся, даже не смогли покинуть мою постель, оставшись на всю ночь.
Заворочавшись, я разбудил их, и они стали одеваться, укладывать быстро волосы, и посматривать на меня ожидающими взглядами. Я их не разочаровал, нехотя встав и пройдя к сундуку, достав оттуда перстни, серьги, ожерелья, раздав их полностью счастливым девушкам, которых я правда заставил перед выходом полностью привезти свои платья в порядок и покрыть головы платками, поскольку проклятый исповедник Беренгарии шпионил за мной перед дверьми по утрам, считая выходящих оттуда девушек и как мне сказали охранники, строчащий потом доносы в Рим. Пришлось принять меры и всех последующих его курьеров перехватывали по дороге, закапывая там же, где пристрелили. Но священник пока об этом не знал, и продолжал наблюдать, раздражая меня своей физиономией каждое утро. По его счастливому лицу было видно, как он мечтает усложнить мне жизнь, когда Святейший отец узнает от творимом мной здесь разврате. Я не разочаровывал его. Зачем? Если человеку это нравилось. Немного было жаль гонцов, которых сопровождали мои варяжские стражи от самой двери комнаты священника до выезда из города, где из арбалета подстреливали лошадей, а затем и самих курьеров, привозя мне яростные, полные трепетных речей священника письма, обличавшего в глазах Папы, развратника и пьяницу патриарха Виталианского. Их я перечитывал изредка утром, для поднятия настроения и более спокойного отношения к довольной физиономии исповедника Беренгарии, который встречал меня у дверей моих покоев каждое утро.
— Сеньор Витале? — раздался стук в дверь, отвлёкший меня от размышлений и в комнату вошёл стёрший с себя наконец весь грим Харольд.
— Господин арабский купец, — иронично обратился я к нему, — как поживают ваши гости? Как им понравилось ваше гостеприимство?
Он хмыкнул, покачав головой.
— Сеньор Витале у меня будет к вам просьба, — тем же тоном, что разговаривал я с ним, ответил он, — если вы захотите со мной расстаться, просто скажите об этом и я уйду сам. Мне крайне не хочется узнать другие ваши фантазии, что придут вам в голову по мою душу.
— Это видимо такой завуалированный ответ — да? — удивился я, впервые услышав от него такую длинную фразу.
— Просто кошмар, — он покачал головой, — город гудит, репутация герцога уничтожена. Народ высыпал на улицы и веселиться, распевая песенки, что вы сочинили для менестрелей, которых я привёл сегодня утром на улицу.
— А король?
— Как мне поведали слуги, Ричард в таком бешенстве, что у него только супруга и королева-мать сейчас, вместе с тремя другими лордами.
— Ну, будем надеяться Беренгария сдержит слово и откажется от регентства в пользу Алиеноры.
— Также принцы просили сообщить им, когда вы проснётесь, — вспомнил он.
— Да, пошли к ним людей.
В комнату оба подростка ворвались уже через десять минут, вываливая на меня то, что я и так уже знал, без них.
— Представляешь Витале, если бы мы тогда оказались достойны этого позора? — махал руками, радуясь, что не оказался на месте дяди, Эдуард, — вот был бы стыд и позор.
— Ну, как мне сегодня ночью сказали девушки, Ричард Фицрой, к которому я относился как к другу, оказывается доносил на меня герцогу Иоанну, и тот писал весьма гадкие письма в Рим, Иннокентию III.