Падшие в небеса. 1937
Шрифт:
Клюфт ждал вечернего выпуска новостей. А точнее раздела криминальной хроники. Ему хотелось услышать, расскажут или нет журналисты о его трагедии, об убийстве Лидии, в котором обвинили его самого близкого и родного человека.
Пустая темная квартира, лишь тени и отблески фар проезжающих по улице машин временами скользят по стенам.
Пустота, пустота помещения, как внутренняя опустошенность.
Квартира тоже чувствует одиночество, квартира тоже страдает от одиночества.
Клюфт нажал кнопку на пульте и переключил программу. На экране появилась миловидная девушка, которая что-то эмоционально рассказывала. Затем замелькали кадры, какого-то репортажа.
Павел Сергеевич не слушал, ему сейчас было все равно, что происходит в городе, в стране, в мире, во вселенной.
Слишком далеко все это было сейчас, слишком далеко…
«Радоваться жизни, хм, какие странные слова, я уже и забыл, что такое… радоваться жизни,… а ведь это синонимы – жизнь и радость. Счастливы те, кто действительно может так поступать, так делать! Радоваться жизни! Человек всю свою жизнь не понимает значения этих слов. Лишь в исключительных случаях, когда он висит на волосок от смерти, человек на короткое время может действительно испытывать радость. Радость от жизни, а потом,… потом он забывает это. Мы так и живем, думая о будущем, думая, что в дальнейшем нам всем будет только лучше. И ориентиры видны. И планы поставлены. И начинается, мечтание о будущем… Вот я женюсь и буду счастлив. Вот я закончу, институт и буду счастлив,… вот я заработаю много денег и буду счастлив,… вот моя дочь выйдет замуж и она, а значит и, я буду счастлив. Вот, ко мне привезут внуков, и я буду счастлив. Все эти, мечты потом лопаются, как мыльные пузыри. Это иллюзия! Оказывается, что человек был счастлив тогда, именно в прошлом,… именно когда он был еще не женат, беден и не имел образования. Потому, как старость ломает иллюзию счастливого будущего. Оно коверкает идею о будущем счастье, переворачивая ее во временном пространстве. Назад, назад в прошлое! Вот, там, как оказывается, я действительно, был счастлив,… так, на старости лет думает человек. Я был молод, полон сил и идей, планов и амбиций, вот тогда я был счастлив! А сейчас думает человек, что на старости хорошего со мной произойдет? Ничего! А если еще и одиночество, то… к ужасу становится понятно, что вся жизнь – это лишь пустота. Пустота иллюзий о будущем счастье, и тогда человека неизбежно посещает мысль о бессмысленности жизни. А значит, а значит, нужна ли она вообще? Какой мрачный вывод на старости лет. Кто-то от таких мыслей умирает…, и все говорят: он сгорел от одиночества… Как я прожил свою жизнь? Правильно? Бездарно? Виноват ли в этом я? Или виноваты окружающие меня люди? Я, старик так и не могу понять. Действительно ли человек хозяин своей судьбы? Или… или все предрешено сверху, или все запланировано и некуда от пунктов этого плана не деться, придется выполнять…» – Клюфт рассуждал медленно, словно понимая, что торопиться сейчас нет смысла.
Куда торопиться старику, который находится перед финишной чертой своей жизни?
Павел Сергеевич закрыл глаза.
Ему сейчас не хватало его, этого загадочного человека, его совета.
Признаться, в этом?
«А почему бы нет? Он часть моей жизни, пусть и не совсем реальная, но часть, он никогда мне не причинил зла, как бы я с ним не ругался, и он. в конце-то концов всегда оказывался прав, как бы я этому не сопротивлялся. Почему бы мне не признаться самому себе, что я скучаю без него, а вернее нуждаюсь в нем, почему не признаться? Нет, конечно, признаться. Да я в сущности и признался уже в этом».
Клюфт напряг память. Он попытался вспомнить черты лица Иоиля.
Его глаза, его губы. Как он говорил. Какой у него голос.
Странно, но Иоиль почему-то показался ему родным и очень близким человеком.
Клюфт, вздохнул.
– Я видно стал совсем близок к краю жизни, – сказал он негромко вслух.
– Слушай Клюфт, ты вроде все понял, и мы не должны уже встречаться. Но, ты опять за свое.
Это был он. Все так же в своем длинном плаще.
Тень скользнула от двери к окну, силуэт казался призраком.
Странно, но Павел Сергеевич не удивился его появлению, ведь где-то в глубине души он хотел этой встречи.
– Ты пришел, спасибо, – прохрипел Клюфт.
Богослов как-то странно развел руки в стороны и, взмахнув ими как крыльями, сказал:
– Не надо благодарить меня, не надо…
Клюфт привстал с кресла и потянулся за бокалом с водой, что стоял рядом на полу. Отпив, старик вытер губы ладонью и тихо проговорил:
– Ты же сказал, что больше не придешь?
Богослов развернулся к нему спиной и, положив ладони на стекло, прислонился к окну щекой.
Павел Сергеевич едва расслышал, что он ему ответил:
– Я не властен над обстоятельствами, как и ты над своей жизнью. Ты не вправе решать, продлить ее или нет. Да ты и не можешь это сделать, хотя, как я вижу, страшные мысли гложут тебя. Но, ты ведь сильный Клюфт?
Старик махнул рукой и вздохнув, пробубнил:
– Видно все… Я слишком стар. Мне не потянуть эту тяжелую ношу одиночества.
Богослов погладил стекло ладонью и, обернувшись, посмотрел на Клюфта. Но Павел Сергеевич это мог только чувствовать, лицо Иоиля скрывал полумрак.
– Нет, ты так не можешь говорить, и даже думать, ты это знаешь, но насильно так говоришь и заставляешь свой разум так думать. А это плохо ведь, как сказано: человек не властен над духом, чтобы удержать дух, и нет власти у него над днем смерти, и нет избавления в этой борьбе, и не спасет нечестие нечестивого…
Клюфт зажмурился и застонал:
– Да, это верно, верно,… ты опять на словах прав и спорить с этим нельзя… но мой внук…
Богослов сделал три шага и сел рядом с креслом на пол, плащ он подстелил под себя. Его взгляд коснулся телевизора.
– Твой внук обычный грешник. Как и ты. И он идет по той дороге, которую выбрал, как шел когда-то ты.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что он пошел по твоим стопам. Он ведь твой наследник?
– Это что, с ним так было решено, или…
Иоиль покачал головой:
– Нет,… просто сказано: есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. И сказал я: и это суета.
Клюфт хлопнул ладошкой по подлокотнику кресла:
– Как суета?! Он же мучается не за свой грех?!
Иоиль откинулся назад и лег на бок, подперев голову рукой.
– И что?! На земле много кто мучается не за свои грехи, тут никого не удивишь,… люди сами это допускают.
– Да, но это же несправедливо?
Богослов тяжело вздохнул, он повернулся и посмотрел на экран телевизора. Всматриваясь в фигурки за голубым стеклом, Иоиль как-то загадочно сказал:
– Да, справедливость и человек порой разные значения. Так уж устроен человеческий мир. Человечество до сих пор не может построить идеального общества. И знаешь почему?
Клюфт непроизвольно тоже покосился на экран. Старик завороженным голосом спросил:
– Почему?
Иоиль тихо рассмеялся, затем ответил:
– Потому, что идеальное общество, должны строить идеальные люди…
– Кто?!
Богослов медленно поднялся и, поправив плащ, сел в кресло, что стояло рядом.
– Идеальные люди… не пугайся. Тебя насторожило название, а не значение слова. Да, некоторые говорили о таком понятии, как идеальный человек, но они лгали. И потому у них ничего не получилось, а точнее получилось, но на небольшое время. И народы те, которые они называли идеальными, понесли большие страдания, и те, которые идеальными не считались.