Падший ангел
Шрифт:
Вода в сапогах леденела.
Клешнями сграбастала дрожь
красивое женское тело.
А в небе летел самолет,
двукрылый трещал «кукурузник
Не знал, вероятно, пилот,
что ниже — в Советском Союзе —
в болоте,
с душой, с рюкзаком,
с любовью, с банкой
с раскусанным в кровь языком,
с разорванной пряжею нервов,
в зловонном болоте — жива! —
еще бесподобна и зряча,
торчала, крича, голова,
впервые... естественно плача!
А землю трогает снежок
и все не тает... А пора бы!
За щеки вставив пирожок,
идут смышленые прорабы.
Они задумали завод,
они поднять его решили
среди пружинистых болот,
где до того — лягушки жили.
И просиял небесный свод,
и вздрогнул лес, как от щекотки
... Они задумали завод
по производству белой водки.
Сейчас начнут повелевать,
сейчас закурят для начала.
И наш завод начнет вставать
и озираться одичало!
У СВОЕЙ МОГИЛЫ
В. Топорову
Плита чиста. Могила без названья.
Два лопуха: в ногах и в головах.
Сижу на металлическом диване,
как птица или скорбная вдова.
Я знаю, что лежу под этим камнем,
что я исчез с лица моей земли,
что я лежу с уставшими ногами,
что женщины меня не сберегли.
...Удар слезы потряс лопух дремавший.
Известно, что я умер молодым.
Что я зарыт в поношенной рубашке,
голодный и нечесаный, как дым.
По кладбищу слоняются старухи,
неслышные, как заспанные мухи.
А я лежу, считая от тоски —
слоновые старушечьи шаги.
ПЕСЕНКА ПРО ШОФЕРА
Он вез директора из треста
на «Волге» цвета изумруд...
Не суждено было до места
доехать тем, кого везут.
На самом резком повороте
хватил шофера паралич.
В предсмертной жалобной икоте
упал на руль шофер Кузьмич.
Директор делал выкрутасы,
баранку рвал у мертвеца.
Но
ведь не бывает без конца.
Она кончалась магазином,
где ювелир, как изумруд,
стоял, роскошный рот разинув,
сказав: «Сейчас меня убьют...»
Вот так убили ювелира.
Убил его мертвяк-шофер.
И поэтическая лира
на том кончает разговор.
Глебушка Горбовский накануне Великой Отечественной воины
и скитаний. Об этом он расскажет в автобиографических
записках «Остывшие следы. Записки литератора».
Фото из архива Г. Горбовского
СКВОЗЬ ТЕРНИИ К ЗВЕЗДАМ
Из книги «Остывшие следы. Записки литератора»
Ариаднина нить нескончаемых видений... Вот
одно из самых ранних, ласковое: зимнее, простор-
ное, бело-голубое солнечное утро возле огромного,
лохматого от инея Исаакиевского собора. Отец в не-
объятной медвежьей (почему-то именно медвежьей)
шубе держит меня за руку. Мы выходим к собору от
Конногвардейского бульвара, где задержались
возле гаража (здание бывшего Манежа, ныне — вы-
ставочный павильон). Машины выезжали из гаража
блестящие, ухоженные и все черные. Гараж принад-
лежал органам ГПУ. Машин до войны в городе
было не так уж и много. Я любовался ими столь же
искренне, как животными в зоопарке.
Камни Исаакиевского собора, покрытые пушис-
тым инеем, почему-то ярче прочего легли на мое тог-
дашнее воображение. Собор в шубе. Шуба отца и
шуба собора. Прямая связь. Впоследствии в быту и
в стихах (своих и посторонних) я еще долго, и чаще
невольно, буду прослеживать эту связь человеческо-
го с неодухотворенным, природным, черпая в панте-
истических иллюзиях не только умиление, но и оп-
ределенные надежды.
Кстати, по рассказам отца, именно эта неразго-
ворчивая и немыслящая шуба на первых порах по-
могла ему выжить в холодном трюме ладожской
баржи и там, под Пудожем, за Онегой на лесопова-