Пакт

Дашкова Полина Викторовна

Не дает покоя мнеакварелька на стене.У нее мои глаза,говорить о ней нельзя.

Глубокой ночью, сквозь сон, она услышала шепот Ильи:

– На портрете моя мама. Рисовал отец летом четырнадцатого года, на даче в Комарово под Петроградом. Он погиб на войне, она умерла от тифа в девятнадцатом. Настасья подобрала меня, усыновила. Она кухаркой когда-то у нас

работала. Никто на свете не знает, только мы с ней… увидела тебя и чуть не проговорилась, впервые в жизни…

– Вот почему ты называешь ее мамашей, а не мамой…

– Она моя мамаша, без нее я бы погиб, – он поправил подушку, перевернулся на другой бок, пробормотал: – Забудь, я ничего не говорил, тебе приснилось.

Оставшуюся неделю до свадьбы Маша из театра приходила домой. Поздно вечером Илья заезжал за ней, увозил к себе на Грановского.

Вася дулся, не разговаривал с ней, от Ильи демонстративно отворачивался, не здоровался, огрызался, когда к нему обращались мама, папа, Карл Рихардович, хотя они-то уж точно ни в чем не были перед ним виноваты.

Илья принес ему маленькие дорожные шахматы в кожаном футляре и красиво изданный двухтомник Фенимора Купера с цветными иллюстрациями, он не взглянул на подарки, удалился за перегородку, залез под кровать, и вытащить его оттуда не сумел никто, даже папа.

В театре новость о предстоящем замужестве Акимовой знали все, хотя Маша никому ни слова не говорила. Пасизо поздравила ее, обняла, поцеловала и шепнула:

– Только, пожалуйста, постарайся не забеременеть до премьеры.

Май заявил, что для него это событие не имеет никакого значения.

– Все равно со мной ты проводишь больше времени, чем с ним, никуда ты от меня не денешься, я просто подожду, я терпеливый.

Катя Родимцева повисла у Маши на шее, всплакнула. На свадьбу Маша пригласила их троих, но Май прийти отказался.

В воскресенье утром, в день свадьбы, Маша, наконец, услышала от брата несколько фраз:

– Твой Крылов тип! Во-первых, старый, во-вторых, все время молчит, в-третьих, физиономия у него противная, как у белого офицера из фильма «Чапаев». Мне одному в комнате спать страшно. Если ты не вернешься домой, я уйду жить к Валерке.

Церемония в загсе заняла двадцать минут. Оттуда приехали на Грановского. Настасья вместе с домработницей Степой возилась на кухне. Гостей собралось совсем немного. Машины родители, Вася, Карл Рихардович, Пасизо и Катя Родимцева. Илье приглашать было некого, кроме Настасьи и Евгения Арсентьевича. Он давно объяснил Маше, что близких друзей ему иметь не положено по должности.

Вася, улучив минуту, дернул сестру за рукав и злорадно прошипел:

– У твоего Крылова совсем, что ли, нет друзей?

– Слушай, отстань, а? – огрызнулась Маша.

Сели за стол, начали произносить тосты, Настасья кричала «Горько!» и пускала слезу. Евгений Арсентьевич

отодвигал от нее подальше бутылки. Когда все поздравления и пожелания отзвучали, тарелки опустели, кто-то завел патефон. Катя Родимцева вытащила из-за стола Васю, все еще надутого, заставила его бить чечетку. Сначала он кривлялся, ломался, бубнил:

– Не хочу, не умею, нет настроения.

Но Кате удалось растормошить и завести его. Он отлично танцевал, Маша учила его лет с трех. Натасья хлопала, охала, наконец, не выдержала, встала, раскинула руки, придерживая концы шали кончиками пальцев, поводя плечами, мелко притопывая, поплыла к ним.

Карл Рихардович отыскал среди пластинок вальсы Штрауса, пригласил Пасизо и вполне ловко вальсировал, хотя раньше уверял, что танцевать не умеет. Илья закружился с Машей, папа с мамой, Катя с Васей.

Настасья кружилась сама по себе, жмурясь и постанывая. Единственный зритель, Евгений Арсентьевич, сидел на кушетке, улыбался, вздыхал, мурлыкал под нос мелодию, покачивался в такт. Было тесно, пары задевали друг друга, извинялись, смеялись. Настасья несколько раз пыталась вытащить своего Евгешу. Наконец ей удалось, он неуклюже зашаркал, уронил очки, наступил кому-то на ногу и, красный, потный, вернулся на свою кушетку.

Настойчивый звонок заставил всех замереть. Илья бросился к патефону, выключил музыку, Маша открыла дверь.

На пороге стоял маленький лысый человек с обезьяньим лицом. Позади него два здоровенных чекиста в форме. Один держал большой букет багровых роз, обернутый синей гофрированной бумагой, другой стопку книг, перевязанную лентами. Лысый растянул в улыбке толстые губы.

– Ну, Крылов, представь меня своим гостям.

– Александр Николаевич Поскребышев, мой начальник, – быстро произнес Илья, ни на кого не глядя.

Поскребышев шагнул к Маше.

– Вы, как я понимаю, восходящая звезда советского балета Мария Акимова, с сегодняшнего дня Крылова. Рад, рад, поздравляю, – он поцеловал Машу в обе щеки.

– Очень приятно познакомиться, – Маша улыбнулась и присела в реверансе.

Поскребышеву это явно понравилось, он хмыкнул, шаркнул ногой, наклонил и вскинул свою большую лысую голову, изображая короткий офицерский поклон. Потом обнял Илью, похлопал по спине, подмигнул и громко, чтобы все слышали, произнес:

– Хороша, хороша, молодец, одобряю выбор.

Каждому из гостей он пожал руку, каждого поздравил.

На мгновение задержался возле мамы, назвал ее по имени-отчеству.

– Вера Игнатьевна, рад…

«Лысый, маленький, с обезьяньим лицом, – вспомнила Маша. – Тот самый, который встретил маму в загородном доме и отвел к ноге со сросшимися пальцами. Сразу узнал ее, вспомнил, как зовут. Судя по ее испуганному лицу и натянутой улыбке, она его тоже узнала».

Поскребышев обнял Карла Рихардовича как старого знакомого, сказал: