Пакт
Шрифт:
– От кого?
– От врагов, конечно! Эх, дура я трусливая! Вот все молчат, и он ничего не знает. В милицию бесполезно, там тоже могут быть враги. Слушай, а что если я напишу прямо ему, а? Они творят ужасы у него спиной, прикрываются его именем.
– Нет!
– Почему?
– Ему не передадут.
– Как? А твой Илья? Он ведь может лично ему в руки?
– Нет.
– Ты же сама сказала, хороший голос, ласковый… Ну подумай, зачем ему притворяться добрым?
– Не знаю.
Сзади подошла Пасизо, положила им
– Девочки, давайте займемся посудой, поможем Настасье Федоровне. Домработница ушла, а тут целая гора.
Обернувшись, Маша поймала взгляд Пасизо и поняла, что она слышала весь их разговор.
Катя молча терла стаканы. Когда они остались с Машей вдвоем на кухне, сказала:
– Не понимаю, что на меня нашло? Так вдруг захотелось пожаловаться доброму-ласковому. А жаловаться нечего. Сама виновата, влюбилась в грязную скотину, сочинила себе прекрасного принца. Никто меня на эту дачу насильно не волок, наоборот, ждала, готовилась, как Наташа Ростова к первому балу, нарядилась, надушилась, дура…
– Ни в чем ты не виновата, но писать не нужно.
– Все-таки, думаешь, он знает?
– Кто я такая, чтоб судить? Судить, рядить и огороды городить… – пробормотала Маша, раскладывая в ящике вилки.
Катя вытерла руки, закурила.
– Ладно, все хорошо. Я не залетела, никакой дряни от них не подцепила. Жива, здорова, танцую пионерку Олю во втором составе…
– В первом.
Вошла Пасизо, села на табуретку, взяла папиросу.
– Ада Павловна, как в первом? Не может быть! Я сегодня утром списки видела, – всполошилась Катя.
– Завтра новые вывесят. Света Борисова в больнице. Аборт легальный, по медицинским показаниям, но сделали неудачно. Осложнения серьезные. Вы бы поменьше болтали, обе. Ваше дело танцевать, а не языками трепать.
Посуду помыли, стол накрыли чистой скатертью, посередине поставили вазу с цветами. Евгений Арсентьевич проснулся, зевнул и громко сказал:
– Шикарные розы, давно ни видел таких огромных букетов, двадцать штук.
– Сколько? – тревожно переспросила Настасья.
– Ровно двадцать, – подтвердил Вася.
– Да быть не может! Нельзя на свадьбу четное число, примета скверная, только на похороны четное приносят… – Настасья, шевеля губами, принялась тыкать пальцем в каждый цветок. – Верно, двадцать. Чего же он, считать, что ли, не умеет?
– Мамаша, перестань, все в порядке, – одернул ее Илья.
– Глупости, пустое суеверие, – сказала Пасизо.
– Конечно, глупости! Товарищ Сталин материалист, в приметы не верит! – бодро подхватил папа.
Карл Рихардович стоял рядом с Ильей, Маша услышала, как он шепчет:
– Не выдумывай, никаких намеков… Приказал кому-то из прислуги, никто не считал, четное, нечетное, нарезали, завернули в бумагу…
Катя грациозно перегнулась через стол, вытянула из воды одну розу, стряхнула капли со стебля и сказала:
– Девятнадцать! Эту я себе возьму, засушу
Слуцкий ждал Илью на конспиративной квартире в Сокольниках. Выглядел Абрам Аронович лучше, чем обычно. Похудел, порозовел, пропала одышка. Одет был в темно-коричневый, ладно скроенный костюм, и пахло от него хорошим мужским одеколоном, явно не «Тройным» и не «Шипром». Крепко пожав Илье руку, он поздравил его с женитьбой и тут же принялся возбужденно рассказывать, что теперь каждое утро делает гимнастику, обливается прохладной водой, не ест сладкого и жирного.
Когда тема здорового образа жизни была исчерпана, поговорили о внешней политике.
– Ну, что, Илья Петрович, в Германии затишье, никаких серьезных политических событий. Англичане катаются в гости, как к близким родственникам. Любовь-дружба, мир и покой, – он улыбнулся и подмигнул. – Помните, в начале года Гитлер сказал: время сюрпризов кончилось, теперь наша высшая цель – мир.
– Он постоянно, из года в год, твердит о мире.
– Ну вот, Рейнскую зону захапал, наелся, теперь переваривает.
– Переварит, опять жрать захочет.
– Думаете, затишье перед бурей?
– Ну, у нас, во всяком случае, бури не ожидается, – Илья кивнул в сторону окна. – Погода чудесная, небо расчистилось.
Абрам Аронович хоть и выглядел хорошо, и говорил нарочито весело, было заметно, как он нервничает. Встречу в Сокольниках назначил не случайно. На этот раз не хотел вести письменные диалоги. Решил поговорить на улице. Пока просто тянул время, работал на прослушку. Еще минут десять они болтали ни о чем. Наконец Слуцкий искусственно зевнул и сказал:
– Да, пожалуй, можно немного прошвырнуться по парку.
Как только оказались на улице, он взял Илью под руку и заговорил быстрым, задыхающимся шепотом:
– Флюгер ушел к англичанам. В декабре прошлого года Ежов отправил ему приказ срочно прибыть в Москву. С тех пор ни слуху, ни духу. Вчера диппочтой из Лондона пришло от него письмо на имя Ежова. Конверт бросили в почтовый ящик советского посольства. В письме обращение лично к Хозяину с требованием прекратить охоту на него и на его семью.
– Разве охота уже велась?
– В том-то и дело! Ежов набрал спецгруппу, приказал им найти Флюгера, похитить и доставить в Москву. Я ничего не знал. И тут как гром среди ясного неба – письмо. Ежов, разумеется, все будет валить на меня. А меня даже в известность не поставили.
– Ситуация неприятная.
– Неприятная – мягко сказано. Помните наш разговор в Настасьинском? Я тогда боялся, что Флюгер ушел к немцам. Он ведь не еврей, он немец, и жена наполовину немка, наполовину украинка. Вы потом передали мне несколько его старых связей, которые назвал Штерн. А оно вот как повернулось… К англичанам… Ежов набрал кретинов, они там напортачили, а мне отвечать. Вы, конечно, видели материалы по Жозефине…