Паломничество жонглера (фрагмент)

Аренев Владимир

Гвоздь отыгрывал обычную программу: плясал, жонглировал зажженными факелами, балансировал на одной ноге, водрузив на подбородок бутафорский меч, - проделывал все это, а сам скользил по толпе глазами.

Вот!

Он едва не уронил меч, когда заметил в задних рядах нужного ему человека. Тот, кстати, словно нарочно пробирался поближе к площади. И был без жены, вероятно, оставшейся дома в наказание.

– А теперь гвоздилки!
– звонко объявил Кайнор.

Народ притих - здесь, как и почти во всей Иншгурре, про гвоздилки знали. Причем если авторство

этих четверостиший безусловно приписывалось Гвоздю, то декламировать их могла любая актерская труппа, а многие поэты даже придумывали свои, подражая язвительному стилю Кайнора. У некоторых, вынужден был он признать, получалось вполне сносно.

Но - по-другому, совсем не так, как у него.

– Я войны не боюсь и чумы не боюсь.

Вечно лезу в петлю, над собою смеюсь.

Но клянусь, если скажут: "В храмовничьей школе

тебя учат на память", - пойду утоплюсь!

Захохотали. Кайнор подмигнул симпатичной молодице в первом ряду и продолжал:

– Каждый шаг наш по жизни - то след на песке.

Будь гуляка шальной ты иль смирный аскет,

всяк мечтает побольше следов понаставить.

Но вот ветер подул - только рябь на песке...

– Эй, приятель, - крикнули из толпы, - ты что же, самый умный, да? Или считаешь себя... хэх!.. вторым Тойрой Мудрым?

– Да не, - ответили крикуну, - эт он славы взалкал. Следы на песке, так сказать, "гвоздит"!

Кайнор улыбнулся "знатоку" души своей:

– Славы вкус?
– знаешь, слаще бывает моча!

Мне не веришь? Спроси, дорогой, палача.

"Пьедестал с эшафотом, - тебе он ответит,

часто разделены лишь ударом меча!"

Засвистели, по-девичьи взвизгнули то ли от восторга, то ли сосед-рукоблуд за бочок ущипнул.

Подкузьмили:

– Артист, а ты вообще-то разговаривать по-нормальному умеешь?

Кайнор пожал плечами:

– Задавая поэту вопрос, не сердись,

коль ответом тебе будет вычурный стих.

Если хочешь ответ получить, как приказ, то

к капитану гвардейцев ты лучше иди.

С последними словами он указал на К`Дунеля, по-прежнему сидевшего где-то под ним, на фургонной лавочке.

А потом, выловив взглядом протиснувшегося наконец в первые ряды муженька Зойи, плеснул масла в камин:

– Я не нажил друзей, я растил лишь врагов

идиотов, мерзавцев, владельцев рогов.

Но мой враг самый страшный - я сам, без сомненья,

так, танцуя, себя же сжигает огонь.

На "владельцах рогов" Кайнор недвусмысленно ткнул пальцем в нужную сторону - еще и подмигнул дуболому, чтобы уж наверняка. Тот пригляделся к жонглеру, узнал и взвыл от ярости. Его едва удержали стоявшие рядом, а то бы благоверный Зойи наверняка ринулся мстить обидчику.

А обидчик, словно не замечая волнения толпы и не слыша страшных проклятий, которыми награждал его рогоносец, отвесил ему низкий поклон:

– Улыбнитесь же, ну! Ну увел я жену

но зачем бить рогами и выть на луну?

Мы ведь с ней пообщались не так уж и долго

и к тому ж я, заметьте, ее вам вернул!

И

это было последней каплей - тут уж никакие силачи не удержали бы обиженного! Он ткнул одного локтем в чувствительное брюхо, заехал второму кулачиной в глаз и, ревя как бык во время случки, затопотал к фургонам.

Кайнор присел и еще раз взглядом измерил расстояние от того места, где он сейчас стоял, до купола местной храмовенки, тулившейся к площади, но чуть поодаль от места представления.

Гулкое "Ух!" - это обиженный муженек Зойи со всего разбегу врезался в фургон. С самыми, заметьте, гнусными намереньями: сбросить Гвоздя с каната.

Гвоздь разочаровывать беднягу не решился и "сбросился" - пусть порадуется человек!

Толпа ахнула, у Кайнора в желудке тоже что-то ахнуло, он мысленно сосчитал до... раз, два, три...
– на "три" он уже был впечатан лицом в рельефный купол храмовенки. Который, кстати, сказать, свет факелов почти не освещал. А луна сегодня как-то стыдливо и не по-взрослому прячется за плечи туч, поэтому...

Ну, и так ясно, что "поэтому" - додумывать некогда! Гвоздь соскользнул на бордюр, обрамлявший купол, и перебежал по нему на ту сторону, которая была скрыта от глаз толпы - впрочем, увлеченной сейчас совсем другим. Но ведь оставались еще и гвардейцы во главе с бравым господином К`Дунелем.

Спрыгнув на землю, Кайнор первым делом вывернул плащ и закутался в него поплотнее. Конечно, жонглерское трико, пестрое, как мысли обкурившегося кровяными цветочками, плащ вряд ли скроет. Поэтому пришлось вымазать ноги в грязи, благо, этого добра в здешних канавах хватало.

Ну и теперь главное - подальше, подальше от самой вероятности быть кем-либо увиденным! Ибо гвардейцы, возможно, прямо сейчас прорубаются сквозь бурлящую толпу к храмовенке, и уж они, будьте покойны, допросят всех и разберут каждую хибару по бревнышку, чтобы найти Кайнора.

Он аккуратно вытер подошвы своих кожаных туфлей, увы, тоже предназначенных для выступлений, а не для путешествий. Ничего, потом что-нибудь решим.

Убедившись, что не оставляет следов, Гвоздь вернулся к храмовенке и через один из "ползучих" входов на четвереньках вошел внутрь. Здесь было темно, все окна оказались прикрыты ставнями, и только через зарешеченное отверстие в куполе проникали отсветы от факелов на площади. Гвоздю хватило и их, чтобы сориентироваться; да впрочем, все храмовенки в подобных деревнях устраивались одинаково, и эта не была исключением.

Небольшое ее помещение почти полностью занимали вырезанные из дерева фигуры зверобогов - все двенадцать. Расставленные кругом, мордами внутрь, они представляли собой воплощение календарного цикла.

Акула, Цапля, Нетопырь, Крот, Сколопендра, Дракон, Лягушка, Муравей, Змея, Мотылек, Стрекоза, Кабарга, - каждый топорщился крыльями или клыками, по которым только и можно было их узнать: здешний скульптор, хоть и старался на совесть, вряд ли когда-нибудь достиг бы вершин мастерства. Да этого от него и не требовалось - а самые главные черты каждого из Сатьякала он передал.