Память льда
Шрифт:
Речь продолжил другой жрец. — Здесь Вера процвела впервые. Караван из Элингарта разбил лагерь около городских стен. В ту же ночь чужеземцы были награждены. Через девять месяцев смертный мир был одарен Первенцем Мертвого Семени. Сегодня дитя вошло в возраст, и это породило новый росток Веры — случилось второе Братание под руководством Первенца, Анастера. Сейчас вы увидите его — и мать рядом с ним — ведущего новорожденную Тенескоури. Их ожидает война на далеком севере — нужно наградить неверный град Капустан.
— Святые
— Момент награждения неверующих, госпожа, часто сопровождается непроизвольным отделением жизненного семени… и оно истекает даже после смерти. В такой момент женщина может лечь и принять в себя семя мертвеца. Рожденные таким способом — самые святые среди народа Провидца. Анастер — первый, достигший взрослого возраста.
— Это, — сказала Леди Зависть, — экстраординарно…
В первый раз Тук увидел на ее лице мертвенную бледность.
— Дар Провидца, госпожа. Дитя Мертвого Семени несет видимый знак смерти, целующей жизнь — доказательство самой Награды. Мы знаем, что чужеземцы страшатся смерти. Верные — нет.
Тук прокашлялся, склонился к жрецу. — Раз Тенескоури покидает Бастион… кто-то остался в живых?
— Братание абсолютно, сир.
— Иными словами, не поддавшиеся лихорадке были… награждены.
— Точно.
— И съедены.
— У Тенескоури есть свои нужды.
Тут беседа кончилась, потому что с улицы полилась людская масса, быстро заполнившая площадь. Во главе молодой человек, единственный верхом — впрочем, его скотинка была старой, истощенной, с провисшим животом и язвами от слепней на шее. Вдруг голова всадника повернулась в сторону группы пришельцев. Он вытянул длинную, тонкую руку и завопил.
Его крик был бессловесным, но последователи все поняли. Сотни лиц повернулись к ним. Потом люди побежали.
— Ох, — сказала Леди Зависть.
Второй священник отскочил. — Увы, наша защита недостаточна. Приготовьтесь получить награду, иноземцы! — С этими словами все три жреца убежали прочь.
Леди Зависть подняла руки, и внезапно ее окружили громадные звери. Оба как молнии помчались навстречу толпе. На камни полилась кровь.
Сегуле оттолкнули Тука назад. Сену встал перед Завистью. — Пробудите нашего брата! — крикнул он.
— Согласна! — сказала та. — Не сомневаюсь, что Тоол сейчас покажется, но у них будет слишком много дел, чтобы еще и состязаться.
Кожаные ремни задрожали, и Мок встал с носилок. Оба меча уже были в его руках.
Ведь и я тут, но про меня забыли. Тук принял решение. — Поразвлекитесь! — сказал он, пятясь в сторону узкой улочки.
Ай и пес прокладывали путь сквозь визжащую массу. Леди оглянулась, широко раскрыла глаза: — Что? Что ты делаешь?
— Я принял Веру! — крикнул он. — Эта толпа стремится прямо к Малазанской армии — хотя сама еще этого не знает! И я иду с ней.
— Тук, послушай! Мы сотрем эту умилительную армию и ее недоношенного вождя! Нет нужды…
— Не уничтожайте их! Прошу, Зависть. Прорубите путь, но мне нужны ее остатки.
— Но…
— Не время! Я все решил. При удаче Опоннов мы встретимся снова. Ищи свои ответы, Зависть. А мне нужно найти друзей!
— Стой…
Тук махнул рукой и побежал по улице.
В спину мощно ударил магический взрыв, но он не оглянулся. Зависть сорвалась. Худ знает, она может совсем потерять терпение. Боги, пусть девчонка оставит хоть некоторых…
Он поравнялся с первым перекрестком — и врезался в толпу вопящих крестьян, подобно ему бегущих к главной артерии города. На ней сейчас бушевали Верные. Он тоже подхватил вопль — бессловесные звуки, которые мог бы издавать немой — и стал продираться с безумным упорством.
Как лист в широкой и глубокой реке…
Глава 10
Мать Тьма зачала троих. Первые, Тисте Анди, были любимцами, жителями земли перед Светом.
Потом она в муках родила Вторых, Тисте Лианс, ярую славу самого Света. Тогда Первые в гордыне отвергли свою мать и были изгнаны — проклятые дети Матери Тьмы.
В милосердии своем она дала жизнь Третьим, отродью войны между Светом и Тьмой, Тисте Эдур, и тень омрачала их души.
Сказания Килманара,
Ладонь сильно шлепнула его. Шок, быстро затихающий — он попытался понять значение всего этого, но только тупо подумал, что не прочь снова свалиться в бессознательность. И тут его шлепнули снова.
Грант без особого желания открыл один глаз. — Уйди, — пробормотал он. Веко вновь упало.
— Ты пьян, — зарычала Стонни Менакис. — Ты воняешь. Боги, одеяло все в блевотине. Ну, по мне, пусть хоть гниет на теле. Он твой, Бьюк. Я пошла обратно в казармы.
Грантл слушал, как ее сапоги стучат по неровному скрипучему полу грязной комнатушки, как завизжала, открываясь, дверь и грохнула, снова закрывшись. Он вздохнул, перекатился на койке и приготовился снова заснуть.
По лицу хлестнула мокрая, холодная тряпка. — Утрись, — сказал Бьюк. — Ты мне, дружище, нужен трезвым.
— Никому я не нужен трезвым, — сказал Грантл, стягивая тряпку. — Оставь меня, Бьюк. Ты и все…
— Да, я и все. Сядь, черт дери.
Руки ухватили его за плечи, посадили прямо. Грантл попытался схватить Бьюка за запястья, но в руках не было силы. Он мог делать только слабые, беспорядочные рывки. Боль угнездилась в голове, стучала в закрытые веки. Он наклонился и выблевал. Жидкая желчь вырвалась через ноздри и рот, забрызгала потертые сапоги.