Память о мире
Шрифт:
Повторила? Целую тебя в лоб.
Чувствуешь мое раскаленное дыхание?
Оно может опалить, а может и сжечь дотла.
ЗАПИСЬ 0159
В судный день я ее призову. Вы сгрудитесь в подобия муравейников и будете ждать. Она придет в белом платье - так, как некогда пришла к своему учителю. В мансарду, чтобы он поделился с ней звездами.
В 17.30 вы будете пресмыкаться далеко внизу, ожидая моего возмездия. И я воздену золотую десницу:
"Пусть первым будет Райнхард Макреди! Осуждаю его на самую позорную смерть!"
Нет,
Хрясь!
"Следующим будет Хоаким Антонио!"
Что с того, что ты в меня верил! Как не помнить, раз ночью ты вошел в зал и упал передо мной на колени. Подумаешь, бунт, какое мне дело? Разве это вера - сплошная путаница и мрак. Ты даже самого себя не смог найти. Не хочу, чтобы в меня так верили.
Эй, палач! Поверни по-другому его плешивую голову.
Хрясь!
Какой восхитительный тупой звук!
Хрясь!
Скорей, скорей, у меня нет времени!
Хрясь!
И знаешь, Салина, почему так вышло? Потому что охотник с Чиратантвы не встретил никакого слова - ни "любовь", ни "дружба", ни "мать", ни "родина".
Хрясь!
Ужаснее всего, что он вообще не в состоянии встретить слово, ибо такова его природа. Ящик микромодулей да излучателей - что могут значить для него любовь, дружба, мать... Эй, вы там, с топором! Потише, невозможно разговаривать! А тот, для кого это все пустые слова, жесток.
Хрясь!
Вот о чем стоит задуматься.
Надо не забыть, надо думать! А то...
Хрясь!
РАЙНХАРД МАКРЕДИ:
Нашел я ее совершенно случайно.
Хотел через дальнюю калитку сбегать на почту и в саду наткнулся на нее - еще теплую. Мертвых я боюсь, а потому тело трогать не стал, мне даже голос какой-то почудился: смотри, не оскверни ее сна. Глупости, ответил я, это ли сон - в такой неудобной позе? Но все же спрятался за липу, решил подождать. А вдруг она и впрямь только притворяется мертвой?
Может, эта ужасная бледность - абберация моего восприятия. Вдруг, если покрепче зажмуриться, злые чары падут? А то и проще: ей неловко, что я застал ее в такой небрежной позе, с задравшейся юбкой.
И я ждал за липой, чтобы она проснулась, оправила одежду. Но этого не произошло. Изо всех сил зажмурившись, я медленно считал до тринадцати, меня тетя Клаудиа этому научила - на счет тринадцать любое колдовство должно рассеяться. Снова ничего. Тогда я бросился в институт и рассказал все Яну. Потом спустился во двор, где Хоаким вел спор с им же поднятыми на бунт людьми.
– Мария мертва!
– шепнул я ему на ухо.
Он не ответил, только уставился в землю, продолжая беспокойно топтаться. Я думал, он не понял, но когда хотел
– Люди, души наши в трауре: Мария, пречистая, ушла в лучший мир и ждет нас! Теперь расходитесь по домам, а утром мы предадим ее земле - земля добра, она принимает наши тела.
Вскоре они действительно начали расходиться.
Ближе к вечеру из Афин прибыл большой военный вертолет с десятком полицейских для охраны и инспектором полиции Георгидисом (если я не путаю фамилию). Он все осмотрел, все облазил, побеседовал с каждым из нас, выдвинул ящики столов во всех комнатах и лабораториях, а оставшись наедине со мной, лукаво проговорил:
– Что ж, господин Макреди. Чего я только ни видел, чего только вы мне ни сообщили, а самое важное всетаки утаили:свое создание!
С полицейскими инспекторами я хитрить не любитель, но что касается прототипа, откровенничать о нем с Георгидисом мне не хотелось. ООН все еще не давала разрешения на снятие секретности с проекта...
– Кого вы имеете в виду, господин инспектор?
– Неужели вы так наивны, доктор? Все вы здесь иностранные, работаете в нашей стране уже семь лет. Разве мыслимо, чтобы мы кое-чем не заинтересовались? Чтобы оставили вас просто так, без присмотра?..
– Что вы, я понимаю. Шпионаж нынче в моде.
– Не шпионаж, а меры безопасности. Итак, оно готово?
– Да, - признал я.
– Может у него быть что-нибудь общее с происшествием?
– Нет.
– Вы уверены?
– В убийствах разбираетесь вы, в искусственном интеллекте - я. Он стационарен, лишен конечностей, и вообще какая-либо связь здесь немыслима.
– Я хотел бы его видеть.
– Хорошо, но предупреждаю: характер у него особенный, странный. Ничему не удивляйтесь. И не обижайте его.
Когда мы вошли, инспектор принялся озираться по сторонам; интересно, чего он, бедняга, ожидал?
Даже фуражку сдернул и поклонился наобум.
– Где он?
– в замешательстве шепнул мне на ухо Георгидис.
– Перед вами.
– А, этот ящик?
– он был неприятно удивлен.
– Полицейский, что ли?
– внезапно рявкнул прототип, а инспектор, чуть не подскочив, утвердительно кивнул и снова поклонился.
– По поводу смерти Марии, - объяснил я.
– К вашим услугам. Готов ответить на любые вопросы.
– У меня нет вопросов, сударь (до чего смешно прозвучало это обращение!). Мне просто хотелось с вами познакомиться.
– Жаль, что меня не предупредили. Я бы выбрал более подходящий к случаю туалет.
Инспектор поморщился, ирония была уж очень прозрачной.
– Только вот о самоубийстве хотел... если позволите.
– Отвечу вам словами Шопенгауэра, инспектор.
"Жизнь представляет собой нескончаемую ложь в большом и малом.
Она обещает и не сдерживает своих обещаний, дабы показать, сколь недостойно желания было желанное.