Пандемоний
Шрифт:
— Декабрь 1912 года, — произнес мужчина. Голос у него был негромкий, но проникал в душу. — Доктор Юнг перенес то, что многие именуют срывом, а другие — прорывом.
Он подтолкнул пустое кресло в пространство между стулом и кушеткой.
— Сам доктор называл это словом Некия. Это был своего рода спуск в преисподнюю, на манер Улисса.
А, понятно, что это за Некия, подумал я.
— По словам доктора, пол под его ногами ушел вниз, и он по собственной воле предпочел падение, — продолжал бородатый старик. Рассказывая, он аккуратно настроил угол кресла — то отступал, то подкатывал ближе, —
Он выпрямился и кивком указал на черный колодец.
— Нет, вы только представьте себе, он сделал это по собственной воле!
Старик произнес это так, словно подмигнул мне. Не знаю, то ли он и вправду смеялся надо мной, то ли пытался убедить, что шутит.
— Должно быть, вы и есть доктор Вальдхайм, — предположил я.
Помнится, О'Коннел говорила, что эти психоаналитики муж и жена.
Старик энергично затряс головой.
— Нет-нет, я — другой доктор Вальдхайм. Можете называть меня Фред.
Он приблизился к одному из стенных выступов, мимо которого я только что прошел. Передвигался Фред медленно, но, судя по всему, в посторонней помощи не нуждался.
— После того как доктор туда провалился, его представили многим выдающимся личностям. Они и стали его проводниками по подземному царству.
Фред указал на портрет пожилого мужчины рядом с обнаженной девушкой и ее черной змеей.
— Первыми были Илия и Саломея. Они первыми умастили его как Христа — Христа внутри каждого из них. — Фред улыбнулся. — Хотя и не каждого из нас.
С этими словами Фред перешел к крылатому старику с дьявольскими рожками.
— Это Филемон, самый главный советник доктора. Видите четыре ключа, которые он держит в руках? Они символизируют Четверицу: Отца, Сына, Святого Духа и Дьявола. Доктор Юнг первым понял, что разделение бога и сатаны искусственно, это порождение позднего христианства. Гностики понимали, что существует один-единственный бог — некоторые называли его Абраксас, хотя на самом деле имен у него много, — и что истина и ложь есть аспекты одного и того же.
Я стоял и пытался сообразить, как мне выбраться из библиотеки. Позади зияла разверстая пасть черного колодца, головокружительная бездна.
— Да, конечно…
— Тем не менее, — не торопясь, продолжал Фред, — не исключено, что у доктора — как бы это помягче выразиться — слегка поехала крыша.
Он посмотрел в сторону коляски и усмехнулся. Сухой, язвительный смешок.
Я также вымучил улыбку.
— Похоже, мне пора в постель.
— Секундочку, я сейчас покажу самое интересное.
Старик жестом пригласил меня подойти к кафедре, на которой лежал раскрытый увесистый том.
Страницы были старые и толстые и, по всей видимости, вручную переплетены в кожу. Сама кожа была темно-красная, почти бордовая.
— А-а-а, — протянул я. — Наверно, это и есть та самая «Красная Книга», о которой я столько слышал.
Старик довольно рассмеялся.
— Это всего лишь копия, но мы попытались сделать ее как можно более близкой к оригиналу.
Одна страница представляла собой иллюстрацию, другая — написанный от руки текст. Я шагнул ближе к рисунку. На нем было изображено ангелоподобное создание
Архетип — это фигура, демон, человек или процесс, который постоянно повторяется в истории человечества. Причем тогда, когда творческой фантазии ничто не мешает.
— После Некии он записал свои самые яркие впечатления здесь, — продолжал тем временем Фред. — Эту книгу биографам доктора не показывали — слишком велик риск, что массы истолковали бы ее неправильно. Гностические тексты вроде этого подобны мандалам, колесам внутри колес. Но у меня такое предчувствие, что вы найдете ее полезной для себя. — Он жестом изобразил, будто листает страницы. — Давайте, не стесняйтесь.
Я последовал совету и, чтобы его не обижать, быстро перелистал несколько страниц.
— Одержимость интересовала его с самого начала, — пояснил Фред. — В 1895 году он присутствовал на сеансе, во время которого в его тринадцатилетнего кузена вселился дух их общего прадеда, Самуила Прайсверка. Это был первый из многочисленных случаев одержимости. Позднее доктор и сам научился вызывать духов, или, как он сам это называл, «осуществлял трансцендентную функцию». Правда, вскоре он начал опасаться, что архетипы, эти «невидимые личности», подомнут его под себя, и взялся за разработку ритуалов, призванных не допустить этого. Он проводил дни, строя миниатюрные деревни, населяя их крошечными фигурками, которые должны были привлекать к себе духов. После чего уничтожил эти фигурки, совершив символическое жертвоприношение.
Я оторвал взгляд от книги.
— Ну и как, сработало?
— По всей видимости, да, — пожал плечами Фред.
— И что вы советуете мне сделать? Купить себе набор «Лего»?
Фред рассмеялся.
— «Лего» не помешает. Правда, мы давно выяснили, что часто помогает сам по себе разговор.
— Разговор, — скептически повторил я.
— Другие поступали к нам в куда худшем состоянии. Вы даже не поверите.
— Как О'Коннел?
— Когда Шован попала к нам, ей было всего одиннадцать. Демон вселялся в нее не один раз. Ущерб, причиненный им… — Фред покачал головой. — В некотором роде Хеллион и Ангелочек — самые жестокие демоны, ибо они избирают своими жертвами детей. Но я думаю, что мы сумели ей помочь.
— Тогда почему она стала священником, а не психиатром?
— По всей видимости, наши методы представлялись ей недостаточно быстродействующими, впрочем, так оно и есть. Мы ученые. Церковь пообещала — вжик! — Он помахал перед моим лицом рукой. — Вон отсюда, кому говорят, проказник! — Старик снова рассмеялся. — Оно, конечно, не работает, зато быстро действует. Мы же могли предложить лишь долгие годы исследований.
— Понятно, — произнес я, а сам подумал: годы? Нет, на этих людей мне явно не хватит времени. — Послушайте, спасибо, что показали мне… все это. Но мне на самом деле пора в постель.