Пандемоний
Шрифт:
Я отодвинулся, чтобы свет падал на наборный диск. Сейф не открывался, и на мгновение меня посетила мысль о том, что мамочка могла изменить комбинацию. Новая попытка, и дверца распахнулась.
Внутри сейф казался еще меньше, чем снаружи. Полочка разделяла внутреннее пространство на две части. Наверху лежали застегнутая кожаная кобура и коробка с патронами. На дне — завернутый в промасленную тряпку пистолет. Я просунул под него руку, осторожно, как младенца, поднял и свободной рукой развернул. Это был черный блестящий кольт сорок пятого калибра, табельное оружие отца времен его службы в Корее.
На другой стороне подвала со скрипом отворилась входная дверь. Я быстро завернул пистолет и положил на место.
— Дэл! — прозвучал голос матери.
— Я здесь. — Сейф я побоялся закрывать, потому что лязг захлопнувшейся дверцы наверняка выдал бы меня. Я неплотно прикрыл ее, оставив зазор примерно в дюйм. — Не беспокойся, когда буду уходить, я обязательно выключу свет.
Ступеньки жалобно заскрипели, когда она стала спускаться вниз. Я сделал первое, что пришло в голову: громко закашлялся и захлопнул дверцу. Когда мать появилась из-за угла, я шагнул ей навстречу. В руках у меня стопка виниловых пластинок.
— Надеюсь, что не разбудил тебя, — произнес я. — Знаешь, ты могла бы продать это через Интернет.
На матери были домашний халат и носки из толстой синей шерсти. Она посмотрела сначала на пластинки, затем на мое лицо.
— Ты так и не заснул.
Я пожал плечами.
— Мои циркадные ритмы совсем сбились. В последнее время я вообще мало сплю.
— Я слышала, как ты все это время расхаживал по дому, — произнесла мать и взяла у меня из рук один из альбомов. С раскрашенного фото обложки смотрел Бинг Кросби в рождественской шапочке-колпаке. — Ты мог бы раньше сказать мне.
— Знаю.
— Я бы приехала.
— Знаю.
Она обязательно приехала бы. Она уже дважды оттаскивала меня, образно говоря, от самого края и сделала бы это еще раз. Прилетела бы ко мне, убрала квартиру, пересчитала таблетки, вытирала бы ночью пот с моего лба.
Но я не мог сказать ей этого. Я звонил ей почти каждую неделю, но так никогда и не произнес: «Послушай, мам, я лишился машины, работы и разума. Кстати, я звоню тебе из психушки».
— Это не…
Я почти произнес вслух: это не просто шумы. Я почувствовал… головокружение. Как будто я раскачиваюсь на пятках на краю балконных перил. Нужно лишь податься на пару дюймов вперед и позволить себе полететь вниз.
У меня в голове творится что-то непонятное, мам, и оно пытается вырваться наружу.
— Дело не в том, что не хочу тебе ничего рассказывать, — заявил я.
Мать взяла с верстака молоток и повесила его на соответствующее место на доске на стене.
— Ты вернулся домой, — проговорила она и, проходя мимо меня, коснулась моей руки. — Не забудь положить все на место, когда закончишь.
2
Когда мне было четырнадцать, я прославился в средней школе тем, что после меня в бассейне осталось столько крови, что пришлось сливать из него всю воду.
Я
Затем я увидел яркий сверкающий свет, когда одноклассники вытащили меня из воды. Учитель физкультуры, сейчас я уже не помню его имя, положил меня на пол и, прижав полотенце к моей голове, держал его до тех пор, пока не приехала «скорая помощь». С одной стороны головы выросла шишка размером с мяч для игры в софтбол. Я практически ничего не видел. Тем не менее я не был ни парализован, ни сильно изувечен. Меня на всякий случай отправили в больницу, но там сказали, что утром отпустят домой.
Ночью в больнице началось то, что я называю «шумами». Первым, что я ощутил, было что-то вроде шлепка, как будто кто ударил в стену у меня за спиной. Я проснулся, и звук повторился снова. Затем позвал медсестру и попросил, чтобы кто-нибудь побыл со мной в комнате. Та подумала, что мне все приснилось.
Затем прерывистые удары сделались громче и существенно участились. Изменился и их характер: они стали напоминать удары бейсбольной биты по стволу дерева. Ощущение от каждого такого тычка было похоже на укус или ожог.
Я чрезвычайно возбудился. Меня скрутили и дали какое-то сильное успокоительное.
Шишка на голове уменьшилась, зрение прояснилось, однако шум вернулся. Иногда это были ритмичные удары, иногда бессловесный шепот, поскрипывавший в моей черепной коробке. У меня взяли анализ крови, заставляли ложиться в какие-то дорогостоящие медицинские аппараты, меняли рацион питания. Но главным образом меня пичкали пилюлями, потому что когда я засыпал, то не мог убежать из клиники.
Родители всегда были рядом — отец в ту пор был жив, — но я помню исключительно мать, которая спала на стуле подле моей койки. Врачи решили, что моя проблема отнюдь не физического свойства — внутреннего кровотечения, повреждений мозга или опухолей обнаружено не было. Кроме того, ничто не напоминало известных науке случаев одержимости. Медики предположили, что пора отвести меня к психиатру. Мать отыскала доктора Аарон.
Ее кабинет располагался в элегантном трехэтажном особняке викторианского стиля в квартале от железнодорожного вокзала. Существенный шаг вперед по сравнению с тем убогим кирпичным зданием, в котором она снимала офис до этого.
— Здесь, что ли? — спросил Лью.
— Такой был адрес, — ответил я и высунулся из окна «ауди».
— Причешись. Сзади волосы у тебя торчат, как иглы у дикобраза.
Сегодня утром я проснулся без особых проблем. На всякий случай для бодрости принял две таблетки, и они подействовали как надо. Лью постучал в мою дверь в полодиннадцатого — он не мог взять в толк, почему она заперта, — и я, наконец, словно зомби выбрался из кровати.
— Я вернусь через час и заберу тебя, — пообещал Лью.