Панфилыч и Данилыч
Шрифт:
Гамлин его на улице встречает: «Как так в суд?»
– А очень просто. Ты рыбалку сорвал, продукцию испортил. Она теперь не тем качеством идет. За шесть дней рыбалки должен будешь оплатить нам простой.
По сто рублей в день на человека – вынь да положь! Это где же у инспектора такие деньги?
Завертелся Гамлин, а помочь ему никто не хочет. Ведь грозился он все районное начальство переловить и на одном суку повесить за браконьерство? Грозился! По пьянке, правда. Но никого не поймал, а только одного директора слюдфабрички, а тому пузану что?
Как лужа после дождя накопится – инспекторские окна в грязи.
А не борись с сильным, не судись. Тем более если ты на этом деле психованный, на охране то есть всей природы!
Он же точно, со сдвигом. Соберет в клубе лекцию, плачет, разливается. Птички, мол, рыбки, окаянные браконьеры! Особенно вот про биологическую пустыню начнет рассказывать, аж дрожмя задрожит весь, затрепещет! Потомкам, мол, надо жить, поколениям наших будущих детей! Прямо за всю страну он в ответе получается.
А ты не кипи! Не кипи! Страна не пропадет, она большая! Вон сколь земли, небось ни у кого на свете столько нету! Питайся себе тихонько, а уж потомки пусть за себя думают, правильно, нет? Патриот, понимаешь! Бегает, за руки хватает, спасает зверей. А он, зверь-то, поеный-кормленый? Все народное? Так, нет ли? Так? Так? Ну, дак то-то!
Пожаловался Панфилыч. Мешает работать, никак на него управы не найдешь, отзывается о руководстве неправильно, всех запугивает пистолетом, даже маленьких, то есть детей! Вот рыбалку сорвал, а мы людям рыбу добывали, людям рыба нужна?
2
Старые у них были счеты.
Летали как-то Ухалов с Мишей оленя заготавливать северного. Забили по лицензиям пятнадцать голов. А с других оленей нарезали чистого мяса без костей. Михаилу это озорство – инспектора обмануть. Он радуется, переживает, конспирацию наводит.
Гамлин встречает на аэродроме. Пересчитал оленьи ноги, все правильно, с лицензиями сходится, умылся и пошел домой.
Миша проболтался. Слово к делу не пришьешь, мясо сдано, деньги получены, все оформлено честь честью. Ну а мужики-то посмеялись над Гамлиным.
За твои-то деньги, Гаврюха, да столь силы кладешь, пластаешься, ты бы первым охотником был, столько бегавши, крыша-то новая на дому была бы, семья обихожена, а ты общественное спасаешь. Гаврюган ты, и все тут!
Затаил Гамлин на Панфилыча.
Многие под горячую руку, когда он добычу из зубов вынимал, укусить старались, грозились-то уж, почитай, все. Собака хозяина из-за куска укусит, не то что чужого человека, попробуй отними.
Но Панфилыч не грозился, он сначала даже приручить хотел, на выпивку зазывал. То есть предлагал сразу крючок под губу завести и пользоваться в своих интересах, себя обезопасить, а других инспектором травить. Гамлин отказался раз, другой и третий. Да еще заехал на промысел Панфилыча,
Посмотрел тогда на него Панфилыч, дрогнуло сердце у инспектора. Вот уж истинно, кто и грозится – не страшно, а этот посмотрел, и все понятно, читай открытым текстом, а крепкая ли у тебя головушка, Гаврюха? Если из мелкашки с реки щелкнуть, когда ты на лодочке против течения пойдешь? А инспектор бесстрашный, раз этот самый злостный с ним и схватился, ну и поломал зубы.
Перешел он в пожарную охрану, а потом совсем куда-то уехал, говорят, инспектором опять. Не может без того, чтобы природу не спасать.
Новый-то, Фатеев, год как проработал, а уже Панфилыча на чай приглашал, с Мишей здоровается, подходит сам, разговаривает. Панфилыч ему просто сказал: вот тут у нас был Гаврюха, за руки хватал меня, дохватался. Что хочешь делай, а меня коснесся, с тобой то же самое будет, а случаем чего, в благодарность за хорошее ко мне отношение могу тебе и службу сослужить, услышу если, кто безобразничает, след покажу…
Глава девятнадцатая
РАЗГОВОР НОЧЬЮ IV. ПАЛАТЫ КАМЕННЫ
1
Тянется ночь в зимовье, спит медведь в берлоге. Охотники ведут неторопливую беседу, попивают чаек.
Теплое зимовье, прокопчены балочки.
– Пикалов пилорамщик рассказывал, – засмеялся вдруг Михаил, – на него, дескать, прет медведище, а он его за язык да за уши. Люди городские сидят, слушают, а он их учит, за что и как хватать, если с медведем бороться.
– Это как Поливанов-старичок рассказывал. Белочим, говорит, вдруг собака взлаял, ну, думаю, на соболя. Подбегаю, мол, стрелил, будто медведя, упало – гляжу – глухаришше как пестеришше!
Панфилыч сразу отвлекся от своих дум и засмеялся даже, уж до того славный был старичок Поливанов, веселый человек. Все-то у него прибаутки были. «У кого на сковороде скворчит? У кум-сват Ефим Ефимыча Дусева».
Приятель у них был, звали его кум-сват Ефим Ефимыч Дусев! Князевские закадычные друзья. Сбегутся зимой в гости друг к другу, ну, мели, Емеля, твоя неделя. Снега идут, а они сидят, чаю наварят, смеются, старики, озорничают друг над другом. Капкан в постель запрячут – ждут, кто сядет.
– Глухаришше как пестеришше, – повторил за Ухаловым Михаил и тоже засмеялся, – так он и говорил. К деду в гости придет, на меня посмотрит: у, бурундушны шшоки!
– Дробовик, говорит, у меня был, солдатский, гаечки вот таки! Гоголя, говорит, сели в четверьк, в четверг, значит, тьмушша! Как дал – мешком накрыл. Ни одна дробинка мимо не пролетела, на кажну утку досталось. Восемь штук! Солдатский-то дробовик – это рассверленные у них винтовки были, оружия ведь не хватало. Гаечки – это кольца, значит, цевье к стволу крепить. Они и считали, чем гаечки толще, тем злее бьет и сносу не будет.