Панфилыч и Данилыч
Шрифт:
Михаил как почувствовал, что снег пошел. Он натянул ичиги на босу ногу и вышел на улицу. Действительно, шел ровный медленный вялый снег.
– Эх, забрали бы все снега в город, а нам бы каждое утро пеленовочку. Сказал, что снег будет, так и есть!
– Подбрось-ка, что-то холодно.
Михаил быстро раскочегарил печку.
– Дак вы все время на мотоцикле, и на войне и дома, сколь знаю.
– Третий донашиваю. С год немеханизированный действовал, только по большой нужде с мотоцикла слезал.
– Мы хотели покупать, да Пана не велела. Боялась,
Лицо у Михаила, склонившегося над раскаленной печкой, было даже веселое, не видно было, чтобы переживания какие-то тяжелые. Просто думает, мучается разгадать тайну. Разгадает и успокоится.
– Дурак и пешком убьется, а умный и на мотоцикле до пенсии доживет. До завтрака слетаю на мотике – ведерко грибов соберу. Правильно?
8
– Есть, наверное, что-нибудь такое. Ну, не душа, может, а что-нибудь материальное, а? Что-то же остается?
Михаил лег на нары. Было какое-то беспокойство, исходило оно от завтрашнего медведя, а ударяло в прошедшую жизнь, засвечивались какие-то позабытые мелочи. Грустно и светло вспоминалось, и он молчал, молчал, молчал до тех пор, пока горестное наслаждение становилось нестерпимым. Оборачивался на огонь, и слезы, не успев подступить, остывали. Тогда он видел сгорбившегося в углу Панфилыча.
Жалко становилось Михаилу старика.
Панфилыч время от времени проговаривал свои воспоминания, потом они опять уходили с его внутренним голосом из зимовья, и Михаил их не слышал.
Панфилыч сам замечал, что теперь все прошлое видится в изменившемся свете, но не понимал, что в прошлом вины не было за это, а сам он изменился. Самые счастливые события прошедшей жизни теперь отбрасывали заметные тени, которых раньше не было. Ну вот, не счастье ли?
В разведке боем участвовало одиннадцать человек.
Они завязали бой, захватили штабное знамя и гитлеровцев, всю ночь и утро двигались, вечер и ночь вели бой и ночью вышли из боя целые и невредимые! Все одиннадцать человек! Счастье? А теперь Панфилыч вспоминает, что Героя-то дали сержанту Сереге Варламову! А он ведь в лодку боялся сесть, реку форсировали. Сейчас Панфилыч не помнит подробностей, но уверен, что Варламов получил Героя за то, что его в лицо знал генерал. Варламов возил генерала целый месяц. Конечно, за это и получил Варламов. Ведь никто же не видел, как Варламов в лодку боялся сесть, за камыш хватался, пока его веслом в спину. Теперь Герой! Герой!
Сейчас вспоминалось это с горечью какой-то, забылось, что счастье жизни вытянуло из смертельной лотереи. А тогда обмывали, праздновали! Орден ведь есть за это!
Второй орден за городок в Польше. Задача была взять переправу, это как раз за неделю до ранения. Было два танка, пять мотоциклов, одна бронемашина. Командовал старший лейтенант Озеров. При первой ракете Ухалов полил часовых из пулемета и выбрался из огорода. Закрутилось! Рванули через переправу, не успели разобраться, что к чему, а уже танки в центре
Лежали, ждали.
До рассвета ждали, вдруг немцы танки подгонят, контратаку какую-нибудь. А на рассвете наша часть входит. Вот в этот момент, когда ясно стало, Панфилыч помнит, показалось ему, что прямо по рассвету этому, через всю Польшу, распугивая немцев, за старшим лейтенантом – хоть до Берлина!
Лежит в комоде орден Отечественной войны второй степени. Марковна спит, не знает ничего такого про своего смурного старика. Разве ей расскажешь? Спасибо, уцелел твой мужик, Марковна. Потому что смелый был, ловкий, ноги, руки, голова. С умом, но смелый, не отымешь. Жухарев Володька или Алексей? Вот те на, Жухарева забыл! Похоже, что Алексей. Вот, смелый был, а из-за неповоротливости погиб.
Немец из окна стрелял. Панфилыч почувствовал, что сейчас нашарит он их и кончит тут же, где они сидят, ведь чуть правее пошарит немец – и конец! Он каким- то особым чутьем поймал момент, когда немец перезаряжался, толкнул Жухарева – давай! Перебежал открыто! Перебежал и в подвал разбомбленный скатился, а там под кирпичными сводами не достать ничем, хоть из пушки бей! Жухарев подзамялся немного, а потом поправился, а надо было уже сидеть опять, не ворошиться, тут бы Панфилыч немца выцелил. Но не успел Панфилыч открыть огонь по окну, как немец поймал Жухарева. Только вата из курмушки полетела, завалился Жухарев.
Панфилыч сейчас видит, как отскакивали щепки от оконного переплета, ставни повисли. Он поливал туда, поливал, а поздно. Немец-то не дурак, он ведь видел, что позицию против него заняли, смылся, сел там на пол за толстыми стенами и перешел куда-то.
Панфилыча долго не оставляло чувство, что подвел он товарища, крикнув ему: «Давай!» По запарке-то не стал разбираться Жухарев, кричат – давай, он и побежал. Все-таки не Алексей он был, а именно Володька Жухарев. С Украины был откуда-то, городок с коротким названием на букву Т. Володька, конечно, Володька! Володька, диску дай-ка! Он и кинул диску, чуть диском руку не перебил.
Еще ему крикнул: «Володька, мать твою перетак! Дай, говорят, а ты железу швыряешь!» Володька, как же! Хохочет, пасть откроет, зубы белые…
Забывается все, забывается.
– Черных-то почему на пенсию не идет?
– Рано ему. Он же фронтовых не имеет. У меня-то как получается, выслуга тридцать лет и сержантский состав.
– Ему уже шестьдесят.
– Пожадничал. Он хотел, чтобы у него этот год вошел в пенсию. Он бы и подал в августе. Выгадал бы. А не подал, стало быть, смотри: октябрь, ноябрь, сентябрь я не считал, сентябрь, декабрь выпадают из пенсии. Четыре месяца. Брать по сто двадцать – пятьсот, считай, теряет, старый дурак!