Пангея
Шрифт:
Тамерлан вошел в комнату, где его ждал Исаак, и долго не садился. Он встал посреди комнаты, скрестил руки на груди и внимательно осмотрел просторный номер отеля. Нур выступила гарантом полной взаимной конфиденциальности.
— Если бы ваша сестра не попросила меня, я бы не пришел. Европа заражена смертельной заразой и умирает, — спокойно проговорил Тамерлан, — но ваша сестра — святая женщина, и я не мог ослушаться ее.
— Вам не нужна слава? — старался попасть в его интонацию Исаак и нажал на кнопку диктофона.
Тамерлан покосился на диктофон
— Раз Нур сказала прийти и говорить, значит, это не секрет. Записывайте. За славу борются пресмыкающиеся, орлы славны без тщеславия.
— Кто вы? — спросил Исаак, пытаясь не показать страха, который пронзил его стальной спицей.
— Я — Тамерлан, ученик Юсуфа.
Этот невысокий русоволосый человек сразу подавил Исаака, не сделав ни одного движения. Может, его малая подвижность, способность застыть в выбранной позе, непроницаемость лица или идеальная, без малейшего акцента, русская речь произвели этот эффект, а может быть, и светловатый взгляд со стальным оттенком — трудно сказать, но Исаак взмок и задавал вопросы инстинктивно, забыв все заготовки к интервью.
— Меня так назвала моя мать, — продолжил он и отвернулся к окну, за которым звенела капель. — Я очень люблю этот месяц — март, солнце согревает людей. Ваш Петрарка тоже любил. «В листве зеленой шелестит весна, Но как ее дыханье жалит щеки, Напомнив мне удар судьбы жестокий: Ее мученья я испил до дна».
Исаак растерялся.
— Вы учили языки?
— Да, я хорошо и много учился. Гораздо больше, чем вы.
Исаак проглотил молча. Тамерлан наконец-то сел в кресло, стоявшее напротив, скрестил ноги, руки опустил на подлокотники.
— Расскажите о Юсуфе.
Тамерлан налил в стакан воды, сделал медленный большой глоток.
— Юсуф знал, где у людей сердце. Доставал из него боль, опускал в него радость, но главное — силу. Я познакомился с ним, когда учился здесь один год, перед Лондоном. Он менял паркет в аудитории. Все его ученики из университета, у них разные матери, но духовный отец один — Юсуф. Многие учились еще, как и я, в далеких странах, но его уроков не забыли. Ни те, кто стал богат и влиятелен, ни те, кого обидела жизнь.
Тамерлан внимательно посмотрел на сгорбившегося напротив Исаака и улыбнулся.
Улыбка его была ослепительна.
Отрытая, белозубая, немного беззащитная, детская.
— Я никогда не был бедным, хотя вы и считаете, что все мы бедные, — начал Тамерлан. — В детстве у меня были прекрасные учителя, как и у всех узбеков знатных родов. Меня учили разбираться в географических картах, я ездил верхом с трех лет, когда подрос, я увлекался военным искусством, ко мне привозили лучших сказочников, я беседовал с учеными. Ваш диктофон работает? Так вот, Юсуф был самым главным учителем, и поэтому я здесь и говорю с вами. С каждым нужно говорить. Это главный урок. А ты что можешь сказать мне?
— Я здесь, чтобы спрашивать, — стушевался Исаак.
— Вот в этом и есть ваша беда, — неожиданно громко сказал Тамерлан, — вы все время спрашиваете и считаете, что так можно. Вы —
— У нас тоже есть такие, кто не спрашивает. Никогда не спрашивает. Платон, например, говорит…
Тамерлан перевел на него свой светлый, но уже потяжелевший взгляд — и Исаак остановился.
— Что вы сказали? — засмеялся он. — Я знаю этого вашего Платона, — медленно проговорил он, — я встречался с ним несколько лет тому назад на фестивале в пустыне. Вы знаете, что такое Burning Man?
— Я слышал, — робко отозвался Исаак.
— Он разгуливал там как чучело, как придурок, в меховой шубе. Обкуренный, полоумный. Он забавлялся дурацкими картинками, на которые ни один из приличных узбеков никогда и глаза не поднимет. И самое главное — он совсем не знает смерти, даже барана не сможет убить.
— Убить барана?
За окном послышались какие-то звуки, напоминавшие колокольный звон. Ну конечно, тут недалеко и церковь, и мечеть, старая часть города переливается колокольным звоном, возвещая о службе, на которую в обычные дни мало кто приходил. Заголосил мулла.
Тамерлан посмотрел на часы, резко встал, подошел к окну и замер, повернувшись спиной к Исааку.
— Я должен совершить намаз, — сказал он, — я выйду.
Он вернулся минут через десять. Где он совершал намаз — в сортире, коридоре, на балконе — Исаак не посмел его спросить. Он собрал все свои силы и с замирающим сердцем сказал:
— Вы не правы, говоря так о Платоне. Он — необыкновенный человек. И многие пойдут за ним. Он ведь часть каждого из нас: в нем живет прошлое, которое нам дорого, в нем есть вдохновляющая молодая сила, и он красив и честен — а этого всем не хватает, к нему хочется протянуть руку, чтобы взять и себе немного.
— Ну, Константин создал у вас голод, я понимаю. Кстати, что он сейчас?
Ситуация перевернулась. Тамерлан потрошил Исаака, пытаясь достать из него то, что было нужно ему, а не наоборот.
И Исаак выложил все, что знал: Константин хохочет, он не верит в опасность, он считает, что его обманывают, докладывая о волнениях. Он уверен, что нужно просто все раздавить, и никакой гной из-под ногтей не пойдет. Он утратил нюх, у него ослабло зрение, ковер, на котором он стоит, ходит ходуном от клановых свар, казна пуста, разворована, он кричит на воров, считая, что силой заставит их принести все назад, а они изображают испуг, но смеются за его спиной.
Еще немного — и толпы пойдут громить продуктовые магазины.
— Какие такие толпы? — Тамерлан поднял бровь. — Пока я не скажу, не будет толп. Что у вас за толпы? Кучка трусов, бездельников, маргиналов. Толпы хлынут, когда я открою кран.
— Но мы уже видим вас на улицах. О вас говорят. Поэтому я и здесь, — с чуть большим воодушевлением сказал Исаак, почувствовав, что Тамерлан придал ему хоть и крошечное, но значение.
— Это не толпы, — спокойно ответит он, — это тень нашей толпы. Это ее отсвет. Нас здесь в разы больше, чем вас, вы увидите.