Папа Хемингуэй
Шрифт:
Повесив трубку, Эрнест некоторое время молчал. Я знал, что Джигги уже несколько лет пьет, но для Эрнеста это было настоящим шоком. Наконец он сказал:
— Я — тот сукин сын, который дал ей первый бокал. Помнишь, виски в «Ритце»?
— Папа, если бы ты тогда это не сделал, позже это сделал бы кто-нибудь другой.
— Может быть, но это сделал я, и я не могу выкинуть тот день из головы!
— Ты можешь считать себя повинным в разных грехах, но здесь — не твоя вина. Мы — те, кто мы есть, и не важно, кто помог нам сделать первый шаг.
— Нет, для меня это важно. Черт побери, это очень важно для меня!
Он подошел к окну и долго смотрел,
На следующий день к нам снова пришли Скрибнер и Брак. Они всячески извинялись, что расстроили Эрнеста. После этого они заявили, что наконец пришли к окончательному решению, которое заключается в следующем: их первое решение было верным, и «Опасное лето» будет опубликовано прежде парижских воспоминаний, и как можно скорее.
Эрнест абсолютно спокойно ответил, что подумает над их новой точкой зрения. Потом он, конечно, согласился.
Эрнест собирался лететь в Испанию на следующий день, но на приготовления к отъезду ушло еще три дня. Он написал множество списков: список дел, которые должен был закончить до отъезда; список проблем, которые мы обсуждали, как напоминание для меня, и наверняка он составил отдельный список заданий для Мэри. Раньше я не замечал за ним пристрастия к такого рода бумагам. В его высокоорганизованном мозгу хранилась вся необходимая информация. Думаю, уже тогда он не во всем доверялся своему рассудку и памяти.
В моих планах на ту осень не было поездки за границу. Однако после того, как я выполнил роль повивальной бабки при рождении «Опасного лета», Эрнест стал наседать на меня по поводу контракта с «XX век — Фокс». До сих пор для меня остается загадкой его острое желание увидеть фильм о Нике Адамсе — после того как на протяжении многих лет он считал все фильмы на основе своих произведений весьма неудачными.
Я прибыл в Мадрид вечером 20 октября, предвкушая встречу с командой Эрнеста (теперь в ней остались только Билл, Анни, Онор и Антонио) и надеясь хотя бы на часть тех удовольствий, которые у нас были прошлым летом. Получив комнату в «Суэсии», я сразу пошел в номер Эрнеста. Дверь была открыта. На диване сидели Анни и Онор, они разговаривали, потягивая вино из бокалов. Пили они розадо из бутылки, стоявшей в серебряном ведерке. Билл складывал фотографии в маленький чемоданчик. В атмосфере ощущалась напряженность и тревога.
Билл, увидевший меня первым, пошел мне навстречу, и в этот момент Эрнест появился в дверях спальни. На нем был его старый халат, подпоясанный вечным ремнем с пряжкой «Gott mit uns», под халатом — свитер, на ногах — кожаные шлепанцы, а глаза скрывались под теннисным козырьком. Я направился к Анни, чтобы обнять ее, но Эрнест встал перед ней и довольно сурово проговорил:
— Мы ждали тебя утром.
— Мне пришлось лететь через Барселону.
— Через Барселону? Ты заставил меня поволноваться. Думал, что-то случилось. Ничего не мог добиться от этих чертовых испанских авиационных служб. Понимаю, они все скрывают.
— Мы действительно уже почти надели траур, — сказала Анни. — Эрнест так нервничал, что заставил и меня поверить в самое страшное, и теперь я должна как следует выпить.
— А я уже почти пьяна из-за моей скорби по тебе, — заметила Онор.
— У меня в номере есть немного виски, — сказал Билл и отправился за бутылкой.
— А что прикажете делать мне, когда вы все будете пить? — грустно спросил Эрнест. — Застрелиться?
Никто ничего не
— Как дела у Антонио? — спросил я.
Эрнест стоял в проеме двери и, казалось, не собирался отвечать на мой вопрос.
Наконец я услышал:
— Он был великолепен в Ронде. Бои в Тарифе не состоялись из-за урагана, а корриду в Херес-де-ла-Фронтера едва не отменили из-за сильного ветра, но глава города сказал — или коррида, или тюрьма, и Антонио выбрал корриду. Он потрясающе выступил в последнем бою. Затем два дня в Саламанке — быки были так себе, зато Антонио хорош. И, знаешь, мы дважды видели нового мальчика, этого Кармино.
Эрнест подошел ко мне ближе и посмотрел прямо мне в глаза:
— А ты смотрел номера «Лайфа»? Ты видел фотографии? Клянусь, они просто сволочи!
— О чем ты? Насколько я знаю…
— Что ты знаешь?! Знаешь, что «Лайф» надул нас с фотографиями во втором номере? («Лайф» поместил восемь фотографий Антонио и Луиса Мигеля, снятых во время их выступлений, чтобы показать основные приемы, используемые матадорами во время боя.) После того как я потратил недели и отобрал замечательные снимки, на которых оба матадора выглядят великолепно, и эти снимки одобрил парижский представитель журнала Уилл Ленг, после всех споров и обсуждений они напечатали самые плохие снимки, и среди них — одна фотография Мигеля, снятая в прошлом году в Байонне…
— Которая?
— Ну та, которую они назвали pase aydado [24] . Такими шантажируют матадоров. И это после долгих дней проверок и перепроверок…
— Но ты одобрил этот снимок?
— Нет, конечно нет! Теперь надо мной будут смеяться все, кто хоть что-то понимает в корриде! А тебя, когда ты смотрел журнал, эта картинка не убила?
— Говоря по правде, нет. Но я не такой знаток, как ты…
— А что сказала Мэри?
— Она не заметила ничего дурного.
24
Смелый пас (исп.).
— Значит, вы просто не смотрели фотографии. Никто из вас. И Билл тоже. Какого черта вы не используете свои глаза по назначению? Скажу тебе честно, когда я увидел эту страницу с фотографией, у меня разболелась голова! Мне стало хуже, чем после всех аварий и ранений! Я обещал, что фотографии будет замечательными, что оба матадора будут выглядеть великолепно и предстанут в своей лучшей форме, и вот теперь этот снимок. В результате мы все выглядим полными кретинами! Тут нечего сказать. Антонио и Мигель прекрасно знали, как тщательно я отбирал фотографии и сколько времени потратил на это. Ни у кого не оказалось журнала в Саламанке, поэтому там я его не видел. Если бы только мне показали тогда номер, я бы объяснил Антонио, а тот бы попробовал убедить Мигеля, что я не хотел его обидеть. Никогда не чувствовал себя таким идиотом! Мои мозги хорошо поработали, и я думал, что блестящие результаты скомпенсируют мою безумную усталость. Ну как мне объяснить, что «Лайф» не выполнил своих обещаний? Никто мне не поверит. Я бы застрелился, если бы это могло помочь делу. Но как бы то ни было, надо прояснить ситуацию. Когда я получил от Мэри письмо, где она писала, что видела второй номер и там все замечательно, я перестал волноваться и поверил, что все будет хорошо. И вот теперь такой удар!