Папа Хемингуэй
Шрифт:
Он проговорил это как-то неестественно, словно делал официальное заявление. Я спросил его об охоте. Эрнест ответил, что еще не выбирался из дома, но, как только я приеду, мы обязательно поохотимся. Я заметил, что, скорее всего, мне не удастся с ним поохотиться — я много времени провел в разъездах, и у меня накопилось огромное количество работы. Мои слова его сильно огорчили. Он принялся уговаривать меня и так разволновался, что пришлось пообещать — как только смогу, тут же приеду в Кетчум. Кроме того, я обещал Эрнесту сообщить, когда наш гость прибудет в Нью-Йорк.
Онор прилетела из Мадрида спустя несколько
— Телеграфируй, когда приедешь, — попросил он. — И перестань пользоваться телефоном.
Позже я получил от него письмо с просьбой выяснить, расспрашивал ли кто-нибудь Онор о том, что она собирается делать в Нью-Йорке, кто дал ей деньги на дорогу и так далее. У Эрнеста изменился почерк — буквы стали шире, их очертания — менее четки, у буквы «t» не было черточки, а «i» выглядела как петля.
Поезд прибыл на перрон на несколько минут раньше, чем по расписанию, — в девять часов вечера. Я зашел в бар у станции, где мы обычно опрокидывали стаканчик перед долгой дорогой в Кетчум. Я знал, что Эрнест там меня обязательно найдет.
Так и случилось. С ним был Дюк Мак-Муллен. Но вместо того чтобы присоединиться ко мне и тоже выпить чего-нибудь, он попросил меня поскорее допить свой стакан и выйти на улицу. Говоря со мной, он нервно поглядывал на мужчин, стоявших у стойки, и на людей, сидевших за столиками. Я поставил стакан, расплатился и пошел за ними к машине Дюка. Дюк — замечательный, жизнерадостный парень, но в тот момент он выглядел подавленным. Он поздоровался со мной так, как встречают друзей на похоронах.
В пути я старался нарушить воцарившуюся в машине тяжелую тишину, рассказывая о том, как хорошо идут дела с проектом Купера, а также о том, что больше ста двадцати пяти тысяч от студии «XX век — Фокс» получить не удается. Вдруг Эрнест меня резко прервал:
— Вернон Лорд хочет приехать, но я не приму его.
— Почему?
— ФБР.
— Что?
— ФБР. Они все время шпионят за нами. Спроси Дюка.
— Э-э… От Хейли за нами ехала машина…
— Вот почему я вытащил тебя из бара. Боялся, что они нас схватят.
— Но, Эрнест, послушай, та машина свернула у Пикабо, — сказал Дюк.
— Наверное, решили ехать кругом. У них это займет больше времени, поэтому я так стремился уехать из Шошона до их появления.
— Но, Папа, — я пытался собраться с мыслями, — зачем ты нужен агентам ФБР?
— В этом-то все и дело. Они прослушивают мои разговоры. Поэтому мы пользуемся машиной Дюка. Нельзя говорить по телефону. Почту мою вскрывают. Знаешь, что меня насторожило? Помнишь, как тогда прервали наш с тобой разговор? Это из-за них. Их почерк.
— Но междугородние разговоры часто прерываются. Почему ты думаешь, что это означает…
— У меня есть приятель, он работает в телефонной фирме в Хейли. По моей просьбе он проследил, как было в тот раз. Разговор прервали здесь, а не в Нью-Йорке.
— Ну и что?
— Боже мой, Хотч, ну не будь же таким дураком. Ты заказал разговор, так?
Он был очень возбужден. Я сидел в полумраке машины. Дорога была абсолютно пустая, и мы ехали довольно быстро. Мне хотелось задать Эрнесту множество вопросов: почему он решил, что за ним следят, что его прослушивают и почему Вернону нельзя приехать, но я молчал, сидя на заднем сиденье и глядя на полосу дороги, освещенную фарами. На душе было очень тоскливо.
Так мы ехали в полном молчании. Я думал, что Эрнест заснул, но вдруг услышал:
— Что говорит наша гостья? Кто-нибудь с ней общался? Задавали какие-нибудь вопросы?
— Нет, никто.
— Никто не спрашивал ее насчет паспорта?
— Нет.
— И из иммиграционной службы никто не звонил и не встречался с ней?
— Нет.
— Голову даю на отсечение, они ее завербовали.
— Ты о чем?
— Она врет. Она им продалась.
— Нет, это невозможно! Уверен, никто…
— Она стала шпионкой. Давай вычеркнем ее из нашей жизни и забудем об этом деле. Я больше не хочу даже слышать о ней.
Мы выехали на главную дорогу к Кетчуму. Была середина ноября. Улицы городка были пусты — Кетчум, словно просыпаясь после долгой спячки, оживал зимой, когда земля покрывалась снегом, приезжали любители лыж, и в Сан-Вэлли начинали работать подъемники. Теперь же везде было темно и тихо — работал только один бар, и в маленьком ресторанчике сидели несколько человек.
Когда Дюк свернул на улицу, Эрнест прошептал: «Притуши фары», открыл окно и уставился на здание банка, ярко освещенное огнями, так что можно было хорошо видеть внутри двух мужчин, работавших с бумагами. Эрнест, разглядывая их, почти весь вылез в окно. Затем он изучил улицу и темные витрины магазина рядом с банком, закрыл окно и разрешил Дюку снова включить фары.
— Что это?
— Аудиторы. Их заставляют проверять мой счет. Если уж им надо тебя поймать, они это непременно сделают.
— Но откуда ты знаешь, чем занимаются эти люди?
— Ну а что еще среди ночи могут делать в банке два аудитора? Конечно, возятся с моим счетом.
— Но что такого ты сделал? Что они могут обнаружить?
— Хотч, когда они хотят тебя достать, они тебя достанут.
Мы подъехали к отелю «Кристиана», рядом с супермаркетом Чака Аткинсона. Дюк помог мне нести вещи, а Эрнест остался в машине.
— Хотч, ты обязан что-то сделать. — В интонациях Дюка звучало неподдельное отчаяние. — Никто им не занимается, и, честное слово, хоть кто-то должен взять дело в свои руки.
— Но я-то что могу?
— Ты видишь, что с ним происходит. Все уже шепчутся об этом, но… Боже мой!
Когда мы вернулись к машине, Эрнест попросил меня прийти к ним завтра утром на завтрак, и как можно раньше:
— Буду ждать тебя.
— Приду рано, — сказал я.
Все первые дни после приезда меня осаждали близкие друзья Эрнеста. Один за другим они делились со мной своими тревогами и страхами. Он страшно изменился. Похоже, у него глубокая депрессия. Эрнест отказывается от охоты. Он придирается к старым друзьям и больше не собирает их по пятницам вечером смотреть соревнования по боксу. Он отвратительно выглядит.