Парад теней
Шрифт:
Гром небесный в лечебном раю.
И второй раз гром. Это «кожа» ответила своим выстрелом.
Все затихло. Ни топота, ни выстрелов. Вдруг раздались безумные звонки на всех этажах. Звенело так, что у Константина задергалось правое веко.
— Что тут такое? — через пролет спросил у Константина реактивный Сема.
Нежно запел поставленный на минимум «Панасоник». Сырцов снял трубку и посмотрел на Дашу. Она спала, положив
— Почему не отвечаете, почему не отвечаете?
— Минутку, — шепотом остановил нервного абонента Сырцов. Он вырвал штекер, спустился с тахты и пошлепал босыми ногами на кухню с «Панасоником» в обнимку. Подключился:
— Говорите.
— Жора, да? Жора, да? — беспокоилась трубка.
— Жора, Жора, — подтвердил Сырцов. — Костя? Это ты?
— А ты не верил! — ликующе обличил Константин. — Они здесь были, я их спугнул!
— Буду через пятнадцать минут, — пообещал Сырцов и повесил трубку, не дав Константину высказаться.
Уже одетый, он захотел посмотреть на Дашу. Она спала в той же позе на боку, ладони под щеку. Он поцеловал ее в другую — верхнюю — щеку и бессмысленно спросил:
— Ты спишь?
Она улыбнулась во сне и, не просыпаясь, в полусне успокоила его:
— Сплю, сплю, родной.
Вздохнула и опять ушла в радостное небытие.
Без десяти три джип "гранд чероки" тихо и мощно взрычал, выскочил на Садовое, свернул к Новоарбатскому мосту, а с моста на набережную и помчался, не замечая светофоров.
Без двух минут три Сырцов был у ворот элитной больницы. Джип пристроился рядом с черной «Волгой», на крыше которой пульсировала лиловая мигалка. Водитель «Волги» доброжелательно поздоровался:
— Здравствуйте, Георгий Петрович!
— Здорово! — Сырцов выпрыгнул из высокого джипа и с энтузиазмом поинтересовался: — Шеф-то твой орал со сна?
— Ворчал, — сообщил о маховской реакции шофер. — Я его в час ночи только привез, а в половине третьего его разбудили… — И проговорился: Тут заорешь!
Махов, развалясь в кресле, сидел в вестибюле и под укоризненными взглядами охранников и дежурного администратора раздраженно смолил любимый свой махорочно вонючий «Житан». Константин сидел чуть наискосок от него и пальцем старался что-то отскрести от зеркальной поверхности столика, стоявшего меж двумя креслами. Увидев Сырцова, Махов призывно поднял руку, а Константин продолжал свое общественно полезное занятие.
— Ты кому оружие доверяешь? — укорил полковник штатского сыскаря, когда тот подошел поближе. — На лестничной площадке вот этот гражданин, указал Махов в сторону виноватого Константина, — высокохудожественную картину прострелил. Пейзаж "Закат на Оке" называется.
Сырцов, никак не отреагировав на ехидное замечание, спросил:
— Что это могло быть, Леня?
— Глупость, по-моему, — легкомысленно решил Махов.
— С чьей стороны?
— В первую очередь со стороны Константина Ларцева, — ответил Махов и нарочито приветливо улыбнулся своему визави за зеркальным столиком.
Ларцев наконец-то оторвал взор от стеклянной поверхности:
— Я со страху выстрелил, понимаете, со страху!
— Я не вас, Константин, достаю, — полковник поднялся, — я своего приятелю Жору корю. Пошли к Гуткину.
— Он снотворное принял, — вспомнил Константин. — Жалко будить.
— Нас разбудили, не пожалели, — пробурчал Махов и направился к лифту.
Дежурный врач, Махов, Сырцов и Константин Ларцев стояли над распростерто растянутым королем шоу-бизнеса Борисом Гуткиным. Все трое — в белых халатах. Гуткин открыл глаза и увидел белые халаты. Попытался в сонной еще мути догадаться:
— Что, консилиум будет? А почему так рано?
Врач присел на табуретку у его изголовья, заглянул в припухшие со сна глаза, на шее (руки-то в гипсе) прощупал пульс, следя за секундной стрелкой и, удовлетворившись, небрежно разрешил:
— Можете спрашивать. Но недолго. Даю вам десять минут, — и, создав легкий ветерок крахмальными полами расстегнутого халата, удалился.
Оклемавшийся Гуткин с тоской посмотрел ему вслед и спросил Константина — как у родного по сравнению с остальными оставшимися:
— О чем будете спрашивать, Лара?
— Я не знаю. Я спрашивать не буду, — Константин изображал смирение. Пока искренне. — Они будут спрашивать. Они — менты, им и карты в руки.
— Спрашивайте, граждане милиционеры, — вспомнив старое, как положено при дознании, обратился к белоснежным ментам грустный Гуткин. Тоненьким каким-то голосом.
— Вы уж прямо как на допросе, Борис Матвеевич, — ободряюще упрекнул его Махов и заменил на табуретке покинувшего их врача.
— А что, допроса не будет? — оживился слегка продюсер.
— Вопросы будут, а допроса не будет, — снова успокоил его Махов.
— Где вопрос, там и допрос, — на ходу сочиненным афоризмом откликнулся Гуткин.
— Остроумно, — оценил Махов. — Но не будем отвлекаться. Три минуты из десяти, нам отведенных, уже прошли. Борис Матвеевич, то, что вы рассказали о Всеволоде Субботине присутствующему здесь Константину Ларцеву, это действительно все, что вам известно?
— Как на духу, ребята, — заверил Гуткин.
Махов зачем-то пощупал гипс на ближайшей гуткинской руке, неопределенно хмыкнул и поведал:
— Всеволод Субботин умер, Борис Матвеевич. И умер, скорее всего, оттого, что знал нечто уличающее опасных преступников. Если вы знаете это нечто и если вы не расскажете нам об этом, вас убьют, как убили Субботина. И ни ваш доблестный Сема, ни вся краснознаменная милиция вас не спасут. Большим добряком был полковник Махов. Сделал паузу, изучая белое, один в один с гипсом на руках личико Гуткина, и столь же прозаично продолжил: Если же вы сообщите нам эту конфиденциальную информацию, то с ее помощью мы успеем обезвредить этих негодяев.