Параметры риска
Шрифт:
— Погоди, — попросил я его, — ты еще нас перебьешь! И тут мне удалось прижать гадюку к земле. Толя
ударил два раза палкой, но змея вырвалась. Следующая сцена была очень похожа на главный эпизод из документального фильма о тигроловах. Возгласы и реплики у нас в точности соответствовали азартным крикам таежных охотников, берущих живьем матерого зверя.
— Держи крепче, а то уйдет! — кричал Коваленко, нанося удары палкой, от которых я с трудом успевал уворачиваться.
— Отойди!! — страшным голосом отвечал ему Алексей, не имея возможности опустить
— Да возьми ты топор! — подсказывал я Коваленко. И Толя размашистым ударом канадского лесоруба
отсек змее голову. Топор так глубоко вошел в землю, что нам пришлось довольно долго его вытаскивать.
Мы не хотели ее убивать, но нам очень хотелось есть…
Я снял со змеи шкуру, выпотрошил, разрезал на равные кусочки, положил в крышку котелка и уже собирался было отнести на костер, как вдруг обратил внимание на большой пень, который кто-то из нас прикатил от реки.
Это оказался удивительный, ни на что не похожий, прекрасный пень! Потому что это был не безобразный обломок старого дерева, а аккуратно отпиленный пень. Его отпилили! Значит, неподалеку отсюда бывали люди! Как это взбодрило и обнадежило нас…
Мы съели змею всю без остатка, вместе с костями, и сошлись на том, что это деликатес без всяких натяжек. Да, если бы удавалось ловить их штук по шесть в день — по две на брата, — мы бы скоро окрепли!
Ночью, когда я грелся у костра, отчетливо послышались оживленные женские голоса. Они звучали где-то очень близко от нас. Уже хотел будить Толю и Алексея, как вдруг понял: это наша речка журчит на камнях.
Ярко сияла луна. Серебряный свет заливал всю землю вокруг, словно бы покрыв ее светящимся инеем. Перевернутый ковш висел среди звезд, и казалось, что так непривычно — ручкой книзу — он повешен чьей-то небрежной рукой.
Иногда на черной поверхности реки в лунном свете вспыхивали гребешки ряби — голубоватые, фосфоресцирующие язычки на фоне бездонной, аспидной черни. Тихая, таинственная игра света и тени…
Утром я подошел к пню, чтобы еще раз его оглядеть. Это был очень старый пень: более трехсот годовых колец ажурным узором расходилось от центра. Наверное, он долго плавал в реке, потом сох на солнце, обдуваемый ветром, пока не стал таким вот — серым, морщинистым. Откуда принесла его на этот берег река? А может, именно здесь стояло то старое, могучее дерево?
В этот день мы покинули место ночевки чуть позже обычного. Поднялись на обрывистый берег — низом по нему не пройти, прошли по верху сопки, спустились в распадок, снова взобрались на кручу и сразу остановились. Потому что перед нами внезапно, как будто в кино или во сне, открылась большая река. Енисей.
Мы совершенно не были готовы к такой неожиданной встрече и потому испытывали странные чувства, в которых радость почему-то мешалась с печалью. Я и до сих пор не знаю — откуда она, эта печаль!
И вот мы стоим на макушке сопки и молча глядим на деревню — пустынную, тихую: люди все на работе, наверное. Эти люди живут здесь, в тайге, и каждый день ходят в тайгу на работу…
Да, мы рвались из леса, хотели скорей выйти к людям. А когда цель оказалась видимой, близкой, остались в тайге. Мы не могли уже просто взять и уйти из нее! Почему-то не хотели с ней расставаться.
Вышли мы к деревне, названия которой не знали. А как узнали, поняли, что за время блужданий в тайге завершили вопреки нашей уверенности большой замкнутый круг. Правда, для того, чтобы назвать его замкнутым, нам пришлось пройти еще десяток-полтора километров.
Уже в Москве, вернувшись к привычным делам, я часто вспоминаю нашу таежную жизнь. Все-таки многому нас она научила! А вечером, когда за окном сгущается тьма, и еще позже, когда одно за другим гаснут окна высоких домов, мне время от времени вспоминаются ночи в тайге: холодные, бессонные. Если светила луна, тогда можно было подсмотреть, как шевелит ветер кроны кряжистых сосен. Как он треплет пышные прически берез — то колышет их, то взбивает нетерпеливо, то распускает их ветви, будто девушки распускают косы. Старый баловень-ветер…
Толя, поскольку он был в сапогах, «перевез» меня на другой берег, осторожно ступая по камням, а там начиналась дорога, наезженная тяжелыми самосвалами. И мы, не теряя времени, по ней припустились.
Злющие собаки брехали на нас, почти бегущих, выскакивая из-за оград, и к тому времени, когда мы добрались до магазина, вокруг нас собралась злобная стая.
А магазин был закрыт! На засове висел тяжелый амбарный замок. Внутри все оборвалось. Что, если сегодня его вообще не откроют? Впрочем, нет. Перерыв на обед. И нам оставалось только одно: опуститься на деревянные ступени и ждать. Что мы и сделали.
Зато потом… Мы купили хлеба — черного и белого. Две банки соевых бобов в томате. Двенадцать банок разных рыбных консервов. Четыре банки кофе со сгущенным молоком и четыре — простой сгущенки. И еще четыре — джема из инжира. Мы набрали разных круп, макарон, вермишели.
Продавщица решила, видимо, что покупаем впрок на всю геологическую партию, и потому не удивилась, когда мы попросили взвесить огромный кусок масла, какого прежде я никогда не видел и, как вскорости выяснилось, не едал; потом — килограмм сахара, печенье, конфеты и чай. Ну, и конечно, долгожданную соль! Уф… Кажется, все.
— А как все это понесем? — озадаченно спросил Коваленко.
Да, действительно… Мы накупили столько продуктов, что могли бы накормить не только геологическую партию, но и какое-нибудь воинское подразделение, только что принявшее пополнение из новобранцев.
У нас был с собой рюкзачок, с которым прилетели из Москвы в Красноярск, но в нем, по предварительному расчету, могло поместиться не более половины. И все-таки мы набили его до отказа, а остальное рассовали по карманам и взяли в руки, завернув в бумагу.