Парашютисты
Шрифт:
– А я есть не хочу совсем, - сказала Инна.
– Как подумаю о еде, тошнит даже.
– Да перестаньте вы!
– возмутился Слободкин.- До утра как-нибудь дотянем, а там видно будет.
– Ну вот и хорошо, - согласился Кузя.
– А утром попробуем зайти в какую-нибудь деревню. Там и подхарчимся.
– Утром?
– удивился Слободкин.
– Ну, сначала разведаем, понятное дело. Если немцев нет, войдем запросто и при свете.
– А если есть?
– спросила Инна.
– Тогда дождемся ночи
– Опасно, - сказал Слободкин.
– Другого выхода нет, на ягодах далеко не уедешь. Опять замолкли, погрузившись каждый в свои мысли.
– Нет, вы разговаривайте, разговаривайте, мальчики, а то жутко как-то, - призналась Инна.
– В лесу бояться нечего, а в деревню мы со Слободкиным сходим.
– Нет, уж идти, так всем вместе. Я без вас в лесу не останусь.
Заснули только под утро. Но сон тот недолгим был и тревожным. Первой Инна проснулась, а может, и вовсе она не сомкнула глаз.
– Мальчики, нам не пора?
– Пора, - сказал Кузя и поглядел на небо.
– Часов шесть уже, если не больше.
– Кряхтя и постанывая, он начал подыматься.
– Ну что делать будем? В деревню?
– В деревню.
– Только сперва я вам сделаю перевязка, - остановила их Инна, расстегивая медсумку.
Бинтов у нее уже мало осталось, медикаментов и того меньше, а раны у парней гноились. Инна старалась скрыть свое беспокойство, не умолкая говорила о чем-нибудь, пока перебинтовывала сначала Кузю, потом Слободкина.
Каждый из них молчал, не проронив ни стона, боясь, чтоб из-за его раны не задержались они тут. Скорее в путь!
Опять они подобрались к самому шоссе и пошли вдоль него, продираясь сквозь кусты, яростно отмахиваясь от комаров, проваливаясь по колено в болото. Шли долго, с частыми остановками. На шоссе было совершенно тихо.
– Спят еще, - решил Кузя.
– В деревне спят?
– удивилась Инна.
– Не в деревне, а немцы. В деревне-то, поди, наработались.
– Да какая теперь работа, если немцы кругом, - сказал Слободкин.- Не представляю даже, что там может сейчас твориться.
Через некоторое время набрели на проселок, свернули на него. Сразу стало спокойней па душе: тут уж где-то совсем близко деревня. Вскоре и в самом деле на взгорке увидели несколько белых мазанок. Но, несмотря на утренний час, ни дымка над крышами, ни единого признака жизни не обнаружили.
Решили ночи не дожидаться. Огородами прокрались к ближнему сараю. Там было пусто. Из сарая, оглядевшись, подползли к крайней избе. Кузя приподнялся, заглянул в окно.
– Ни души.
Все трое поодиночке проникли в полуоткрытую дверь. На полу были разбросаны какие-то вещи, рыжий язычок лампады перед образами лизал темноту.
– Ничего не пойму, - развел руками Кузя, - куда все подевались? Эй! Есть
кто-нибудь?
– Ой, лихо нам, лихо...- прохрипел с печи старческий голос.
– Кто тут? Хозяин, вставай, свои мы.
– Я не хозяин.
– Из-за шторки показалось помятое, со всклоченной бородкой, бледное лицо старика.
– Немец хозяин теперь. Ишь чего натворил. И добро все уволок, и людей распугал, и сказал: повесит на суку каждого, кто в колхозе. А мы все в колхозе. Ну, народ в лес и подался. Только я вот, убогий, один. А вы сами-то отколь?
– Солдаты мы, папаша.
– И девка солдат?
– Тоже с нами.
Старик свесился с печи, слезящимися глазами уставился на Инну.
– Сколько те лет-то?
– Восемнадцать.
Старик перекрестился.
– А мамка твоя где?
– В Гомеле.
– Голодные небось? Ребята промолчали.
– В огороде картошка. Копайте сами. Больше нечем угощать. Все обобрал, до последней крохи. Курей порезал. Копайте и уходите - шоссейка рядом, не ровен час опять набежит.
– А вы-то как же, папаша? Может, подать вам чего?
– К ночи старуха придет, она и подаст.
Он сбросил с печи мешок, на котором лежал.
– Копайте, говорят. Проворней только.
Поблагодарили старика и вышли. Кругом было все так же тихо.
– Как на кладбище, - сказал Кузя.
– Куда же все-таки люди ушли? Почему ни один в лесу не попался?
– Лес велик, встретим еще, - отозвалась Инна.
– Мне старого жалко.
– Да-а...
Они забыли про все - про голод, про усталость, про боль. В груди закипало такое чувство, какого еще не испытывали.
– Это ж надо! "Не хозяин я здесь". Лежит человек на сложенной своими руками печи, а хозяином тут немецкий солдат оказывается!
Кузя выругался.
Инна отвернулась.
– Тут и мы виноваты, - решительно заявил Кузя. Слободкин поглядел на него - не ослышался ли?
– Мы, мы!
– убежденно повторил тот.
– Парашютисты! Первая скрипка! Где она, первая? Не слышно ее что-то. Раскидало нас, как котят. Ходим-бродим по лесу, голодные, побитые, костер разжечь и то боимся. Горе...
На Кузю страшно было взглянуть. Сжав кулаки, он глядел в сторону шоссе. Казалось, появись там сейчас немцы - ринется на любые танки хоть с голыми руками.
– Гады, вот гады...- прохрипел он в бессильной злобе.
– Я предлагаю накопать все-таки картошки. Инна неумело начала дергать ботву. Кузя - почему-то рассердился:
– Да не так же, не так!
Инна обиделась, на глазах у нее появились слезы, она отвернулась.
Кузя рассердился еще больше.
– Вот как надо! Вот как!
– Он, отставив раненую ногу в сторону, наклонился и с остервенением ухватился за картофельную ботву пониже, высоко над головой поднял вырванный куст с обнажившимися клубнями.
– Вот так, понимаешь?