Парашютисты
Шрифт:
Да так и застыл, прислушиваясь к какому-то далекому, едва различимому звуку. Звук приближался быстро, уже через несколько секунд все трое поняли: самолет!
Картофельный куст выпал из рук Кузи. Он отряхнул с ладоней землю, сорвал с плеча автомат. Еще через мгновение шагнул в сторону, лег на спину. Самолет шел точно на деревню, слух не обманул Кузю.
В нарастающем грохоте отчетливо прозвучала дробь Кузиного автомата.
– По мотору бил?
– спросил Слободкин, когда все стихло.
– По мотору.
– Все равно зря. Это если целый
– А ты вместо того, чтоб речи произносить, взял бы да попробовал, огрызнулся Кузя.
Стихший было рокот мотора стал нарастать с новой силой.
– Ну, теперь не зевай!
– рявкнул Кузя.
И все трое они повалились в ботву.
Слободкин уже ничего не слышал - ни самолета, ни Кузи. Слова Поборцева возникли почему-то у него в памяти: "Угол упреждения, ясно? Угол упреждения, сила ветра, скорость полета..." И голос собственной ярости: "Ну давай же, давай, растяпа!"
Две строчки трассирующих пуль неслись навстречу самолету. Вот сверкающие гигантские ножницы лязгнули перед самым пропеллером.
Не ответив ни единым выстрелом, самолет пронесся мимо.
– Почему он не стреляет? Почему не стреляет?
– вырвалось у Слободкина почти истерическое.
– А ты не волнуйся. Вот развернется третий раз и даст жизни, успокоил его Кузя.
– Я к нему привыкать начинаю: организованный, экономный, дьявол. Боезапас даром не тратит. Это мы с тобой пуляем, куда бог пошлет. Так что же, собьем мы его или нет?
– Собьем! Собьем, мальчики! Спокойно только...- Это Инна голос подала.
– Попробуем.
– Кузя передернул плечами, разравнивая перед собой землю.
– Никуда не уйдешь, сволочь. Нас накроешь и сам накроешься.
Слободкин инстинктивно повторил движение Кузи. Рыхлая огородная земля раздалась под плечами, и ему стало удобно, как в турели.
– Ну, теперь давай!
– Умолкни!
– цыкнул на него Кузя.
– И не торопись. За мной следи.
Начинался третий заход. Немец пустым уходить не хотел. Но перед ним снова лязгнули ножницы Слободы и Кузи. И вдруг мотор поперхнулся, завизжал, застонал. Из-под капота вырвался черный дым, и вот не подвластные больше летчику крылья понесли самолет в лес, прямо на верхушки деревьев.
Раздался глухой удар. Ребята вскочили на ноги, побежали на этот звук. Откуда только силы взялись и куда подевалась боль в ранах! Успели вовремя; выкарабкавшийся из покореженного самолета летчик уже ковылял в сторону.
– Стой!
– крикнул Кузя.
Немец остановился, повернулся всем корпуса, расстегнул кобуру пистолета, но так и замер в этой позе.
Он был ошеломлен - девчонка, двое русских солдат с немецкими автоматами.
– Рус?!
– А ну, давай оружие!
– Кузя запустил руку в расстегнутую кобуру на бедре немца, извлек оттуда огромный пистолет вороненой стали и второй раз за этот день выругался.
– Ты что?
– удивился Слободкин.
– Ничего. Ракетницей пугать удумал. Не на таких нарвался.
Слободкин увидел, что в руке у Кузи действительно самая обыкновенная ракетница.
Немец побагровел, сунул руку за борт комбинезона, но Кузя снова опередил его:
– Отставить!
И шваркнул затвором автомата. Летчик поднял правую руку над головой.
– Обе, обе! Цвай!
Летчик замотал головой и застонал, дотронувшись правой рукой до левой чуть выше локтя. Оказывается, левая висела у него как плеть.
– Ничего, ничего! На нас погляди.
– Кузя показал немцу на бинты - свои и Слободкина: - Видишь? Чья это работа? А? Твоя, может? Говори!
Немец глядел на них со страхом и удивлением: все в бинтах, а воюют. Стоят перед ним с немецкими автоматами наперевес, говорят по-немецки. Впрочем, нет, не совсем по-немецки: от волнения Кузя все время сыпал немецкие слова вперемешку со своими, русскими:
– Руки вверх, говорят тебе! Битте, битте!
Немец по-прежнему держал высоко поднятой только одну руку.
– Обыскать его, - приказал Кузя Слободкину.
Превозмогая физическое отвращение, Слободкин начал шарить у немца в карманах, которых оказалось бесчисленное множество.
– А это уже не ракетница, - сказал он, доставая браунинг с гравировкой.
– Это именное оружие, - пояснил Кузя, - не у нас первых шкодит.
Кузя взял у Слободкина браунинг, подбросил его на ладони, спросил:
– Воевал, значит? Ланге зольдат? Говори.
Немец молчал.
– Видал? Важничает еще! Чего вы к нам приперлись, гады? Говори, последний раз спрашиваю.
Немец покачал головой, давая понять, что отвечать не намерен.
Кузя, хромая, сделал несколько шагов назад, приказал отойти Инне и Слободкину.
Фашист понял, что это значит, но пощады не запросил. Так и стоял с одной высоко поднятой правой рукой, - казалось, вот-вот крикнет: "Хайль Гитлер!" Но не крикнул. Не успел просто.
В лесной тишине автоматные выстрелы показались оглушительными. Инна даже уши зажала.
– Надо осмотреть машину.
Кузя сказал это подчеркнуто спокойно и деловито, словно стараясь отвлечься от происшедшего. Так же по-деловому, вникая в каждую мелочь, он обошел со всех сторон сбитый самолет, забрался в кабину, порылся там и нашел планшет, туго набитый какими-то бумагами.
– Главное богатство тут, - похлопал он по лоснящейся коже планшета и перекинул его через плечо.
– Карта на карте. А сейчас...
– А сейчас, - не дал ему договорить Слободкин,- немедленно в деревню. Копать картошку.
Они повернули обратно. Голод опять погнал их. Казалось, будь деревня наводнена немцами или откажи им силы из-за ранений, их все равно уже не остановило бы это. Они бы и ползком добрались. Рассудок выключился вдруг совершенно. Один инстинкт работал.
Пока спешили к деревне, мешок потеряли. Пришлось Слободкину с Кузей снимать с себя гимнастерки. Набили их картошкой и только тогда, вконец измученные, побрели в лес.