Парижские соблазны
Шрифт:
– А теперь иди и пиши письмо, – сказала герцогиня. – Я прикажу, чтобы его доставили в посольство.
– Хорошо, тетя Лили, – покорно согласилась Гардения.
Она прошла в кабинет, достала из бювара лист бумаги, украшенный монограммой и изобиловавший завитушками, и уложила его на стопку промокательной бумаги, потом села и задумалась.
Неправильно все это. В Англии любая девушка ее возраста вела бы себя совсем иначе, она не стала бы писать мужчине и просить его о приглашении, даже если бы и отказала ему сначала. Мама бы точно ее не одобрила. Гардения была убеждена
Они остановили машину под каштанами, и тут же их обступили со всех сторон. Все хотели с ними поболтать. Мужчины были довольно известны, в этом не было никакого сомнения, однако в их общении с тетей Лили было слишком много фамильярности, а когда им представили Гардению, в их манерах, в их взглядах появилось нечто оскорбительное, она сразу это почувствовала. У нее возникло ощущение, будто они раздевают ее глазами. Что же не так? Почему же все так отличается о того, чего она ожидала?
Дом прекрасен, мебель изумительна, все сделано с исключительным вкусом, и все это великолепие вызывает у нее благоговейный трепет. Но появляющиеся у тети Лили дамы в сверкающих платьях и с дешевыми драгоценностями выглядят на фоне этой красоты чужими. Неужели все француженки таковы? Возможно, тетя Лили познакомилась не с теми людьми – но она же герцогиня, значит, в ее дом должны стекаться представители самого высшего общества?
– Я ничего не понимаю, – шептала Гардения. Что она может сказать господину Каннингэму? А что бы мама посоветовала сказать ему?
Гардения вздохнула. Слишком сложно. Мама умерла, а тетя Лили жива и прекрасно себя чувствует. Медленно она начала писать:
«Дорогой господин Каннингэм, тетушка сказала мне, что я могу ответить на ваше любезное приглашение покататься в Булонском лесу. Она попросила меня сказать, что мне нельзя ехать одной и что, если вас будет сопровождать ваш друг, она с радостью даст свое согласие. Искренне ваша, Гардения Уидон».
Гардения несколько раз перечитала письмо. Ей хотелось бы сделать его более сдержанным и более формальным, но она чувствовала, что лучше не получится. Наконец она опустила письмо в конверт и написала адрес. Она уже подходила к неплотно прикрытой двери, ведущей в гостиную, как вдруг поняла, что тетушка не одна. Она услышала низкий картавый голос барона и решила, что уже, должно быть, пять часов.
– О, Генрих, – говорила тетушка. – Я так рада видеть тебя. У меня такой тяжелый день.
– Ну, если ты рада видеть меня, тогда чего же мы ждем? – поинтересовался барон.
Герцогиня засмеялась. Смех ее звучал молодо, весело и даже взволнованно. Гардения услышала, что они вышли из комнаты и стали подниматься по лестнице. Она стала размышлять, что же имела в виду ее тетушка. «Тяжелый день!» Тяжелый, потому что ей пришлось возиться с племянницей. Тяжелый, потому что та задавала
Почему, спрашивала она себя, она должна постоянно все анализировать? Почему она все время задает себе вопросы вместо того, чтобы принимать все как есть?
Медленно, но твердо Гардения вошла в гостиную и протянула письмо одному из двух лакеев, стоявших у двери в ожидании приказаний.
– Немедленно отправьте его в посольство Великобритании, – проговорила она.
Глава 8
– Быстрее! Быстрее! – возбужденно кричала Гардения Бертраму, искусно правившему парой лошадей, запряженных цугом. Они неслись по пыльным пустынным дорожкам Булонского леса.
– Если вам нравится большая скорость, лучше попросите Берти покатать вас на его «Пежо», – сухо заметил лорд Харткорт.
– На лошадях намного приятнее, – запротестовала Гардения. – Кроме того, здесь чувствуется скорость.
Берти засмеялся.
– Это только игра воображения, – сказал он. – Я однажды представлял, как лечу на аэроплане.
– На аэроплане! – воскликнула Гардения.
– Вчера я разговаривал с парнем по имени Густав Хаммель, – продолжал Берти. – Он полон решимости побить рекорд Блерио и долететь до Англии в два раза быстрее. А знаешь, Вейн, в этом что-то есть. Через несколько лет, может статься, мы все будем летать.
– Как интересно! – проговорила Гардения. – Я помню, как мы с мамой были потрясены, когда прочитали, что месье Блерио перелетел через Ла-Манш. Кажется, французы постоянно придумывают такое, что позволяет им оставлять все страны далеко позади.
– Не всегда! – запротестовал Берти. – В старом британском льве еще теплится жизнь. Ты со мной согласен, Вейн?
– Надеюсь, – угрюмо промолвил лорд Харткорт, – но нельзя не признать, что в воздухе французы нас обошли.
– О, мне так хотелось бы встретиться с месье Блерио, – сказала Гардения. – Кто-нибудь из вас знаком с ним?
– Ну, я могу познакомить вас с Густавом Хаммелем, а он, в свою очередь, познакомит вас с Блерио, – заверил ее Берти. – И есть еще один англичанин, который много летал. – Клод Грехэм-Уайт. Ты знаешь его, Вейн?
– Встречался, – ответил лорд Харткорт. – Полагаю, времена, когда женщины будут подниматься в небо, еще далеки.
– Не надо так плохо думать о женщинах, – взмолилась Гардения. – Если вы будете говорить подобные вещи, я примкну к Движению суфражисток [7] и стану бороться за наши права!
– В жизни не слышал большей глупости, – сказал Берти. – Женщины превращаются в чертовски противные создания – прошу вас, Гардения, простить меня за подобные слова, – когда ругаются и кричат у дверей парламента. Это кого угодно заставит устыдиться своей принадлежности к этому полу!
– Я сама не настаиваю на праве голосовать, – сказала Гардения, – но думаю, женщинами помыкают: во-первых, родители, а во-вторых, мужья. У женщины нет возможности самостоятельно принять решение или сделать то, что она хочет.