Пароль остается прежним
Шрифт:
— Ну, как успехи?
Никита красиво положил шар и, очень довольный, ответил за Бородулю:
— Его пули, товарищ сержант, сейчас вокруг луны вертятся.
Бородуля обиделся.
Командир отделения сказал ободряюще:
— А ты научись стрелять, вот и не будут над тобой смеяться.
Но Бородуле показалось, что он тоже смеется. Бородуля затянулся и даже закрыл глаза, чтобы не видеть сержанта.
Когда цигарка обожгла пальцы, он приоткрыл один глаз, чуть-чуть, чтобы не заметили, и удивился, потому что перед ним стоял не сержант Назаров, а старшина заставы Пологалов.
«Прямо, как в цирке!»— подумал Бородуля.
Он уставился на старшину. Пологалов — невысокий, коренастый, в новом обмундировании и хромовых сапогах. Фуражка цвета весенней зелени. Сапоги блестят, точно вокруг нет пыли. Бородуля невольно посмотрел на свои сапоги. Серые. Снял фуражку. Тоже серая. Подумал и стряхнул пыль.
— Молодец!— похвалил старшина.
Бородуля улыбнулся и потянулся за щеткой. Она лежала в двух шагах от него на крыльце.
Старшина тоже улыбнулся. Лицо у него было доброе, гладкое, с бородавкой на левой щеке.
«И до чего же бывают симпатичные люди!»— подумал Бородуля, старательно начищая сапоги.
Из штаба позвонил дежурный. Предупредил капитана Ярцева, что начальник отряда будет на соседней заставе.
— Есть!—ответил Ярцев с чуть заметным раздражением.
Серебренников встретился с ним взглядом. Взгляд у Серебренникова был острый, и капитан невольно опустил глаза.
На боевом расчете Ярцев зачитал приказ о присвоении очередных званий Шарапову, Кошевнику и Ковалдину.
«Все-таки объявил!»— с удовольствием подумал майор.
ИСТАТ ПОКАЗЫВАЕТ ХАРАКТЕР
Перед ужином выкроилось свободное время. Шарапов получил разрешение и направился в поселок.
Он спешил, потому что надо было обернуться в срок. Быстрым шагом до поселкового Совета можно дойти за двенадцать минут. Двенадцать минут туда, двенадцать — обратно и пятнадцать останется на разговор. Но пятнадцати, конечно, мало. Вот если бы у него в запасе было еще хотя бы десять минут!
«А собственно, почему нельзя выкроить еще десять минут?»—подумал Шарапов и, когда линия узкоколейной железной дороги нырнула в рассеченный надвое холм, побежал.
Он остановился перед последним поворотом, за которым должен был показаться поселок. Оправил форменку, С сожалением посмотрел на запыленные ботинки. Подумал и потер их ладонью.
Колея железной дороги потащилась к семафору. Вахид свернул в сторону, к единственной улице поселка. Он высоко поднимал ноги, точно это могло спасти от пыли. За клубом остановился возле пересохшего арыка. Решил, что делать нечего, и зашагал дальше, успокаивая себя тем, что Истат не посмотрит на его руки.
Мимо, весь в пыли, протарахтел автопогрузчик. Ефремов остановил машину и любезно раскланялся с Шараповым. Его вздернутый носик сморщился.
— Может подвезти, старшина?
— Нет, спасибо.
— А то пожалуйста.
— Спасибо, мне рядом,— повторил Вахид и увидел на переднем крюке автопогрузчика камеру.— Вот если водички можно...
— Пей,— охотно разрешил Ефремов. Шарапов решил помыть руки.
— А ну-ка сними камеру!— произнес кто-то над самым его ухом.
Он обернулся. Это говорила Истат. Она стояла в двух шагах от него в цветастом платье. По смуглым щекам ее разлился румянец. Губы были приоткрыты и словно охвачены пламенем. Большие черные глаза с насурьмленными бровями смотрели дерзко.
— Сними камеру!—потребовала она настойчиво.
— Пожалуйста,— ответил он, еще не догадываясь, что она хочет делать.
Камера была основательно наполнена водой. Держать ее было трудно.
— Выше!— распорядилась Истат и тряхнула тяжелыми косами.
— Так?—спросил растерявшийся Шарапов, не без усилия поднимая камеру над головой,
Девушка кивнула.
— А теперь лей.
Он наклонил камеру. Она вдруг подскочила и встала под тягучую, словно мед, струю. Вахид резко повернул камеру, так что отверстие, через которое лилась вода, оказалось наверху.
— Что ты делаешь, девона[7]!— окончательно сбитый с толку, спросил он.
Она не ответила, выхватила у него из рук камеру и, подняв над головой, (откуда только сила взялась!) выплеснула на себя всю воду.
Шарапов не знал, что сказать.
Теперь она стояла перед ним мокрая, смешная, но, как показалось Вахиду, счастливая. Цветы на ее платье почернели. Платье туго обхватывало хрупкую девичью фигурку.
— Ну, зачем ты это сделала?—спросил Вахид с нарочитой строгостью.
— А вот пусть, пусть!— сказала она и снова тряхнула косами.
— Испортила платье,—произнес он с жалостью.
— Пусть!—повторила она.— Все платья испорчу. Приду к вашему начальнику. Покупайте, скажу, новые. Покупайте, раз заставляете меня обливаться.
— Тебя скорпион укусил, что ли?—Шарапов поднял брошенную ею камеру и повесил на крюк. Тут только он вспомнил о Ефремове. Водитель автопогрузчика виновато улыбался.
Истат разошлась:
— Почему купаться не разрешают? Что я на тот берег уплыву?— Глаза у нее стали колючими.— Чего молчишь?
— Нельзя купаться,— сказал Шарапов.
— Всегда было можно, а теперь нельзя?— вспылила девушка.
— Нельзя,— твердо повторил Шарапов. Он не мог ей объяснить, что это приказ начальника отряда и связан он с последними событиями на границе.
Истат топнула ногой:
— Нет, можно!
Шарапов вздохнул:
— У нас говорят: в жаждущую землю лей воду, понимающему говори слова.
Девушка круто повернулась.
Вахид бросился за ней.
— Постой, у меня дело есть!—и загородил ей дорогу.— У меня знаешь сколько вопросов?