Пароль остается прежним
Шрифт:
Она повела плечами:
— Вопросов полон мир,— кто даст на них ответ? Брось ими мучаться, пока ты в цвете лет...
— Я серьезно,— перебил он ее.— Вот мы у себя посоветовались и решили...
Теперь она перебила:
— Кто это сказал?
— Что сказал?
— «Вопросов полон мир...»
— Не знаю.
— Омар Хайям сказал.
— Ну и пусть!—Шарапов начал сердиться. Время его истекло, а он был еще далек от цели своего посещения.
— То есть, как это пусть?—она была настроена агрессивно.
—
— А не все ли равно, что вы решили?— безразлично сказала она и пошла к дому.
Голос у него дрогнул:
— Меня майор Серебренников послал.
Он шел с ней рядом и страшно злился на себя и на нее, и особенно на Ефремова, потому что если бы тот не подвернулся со своим автопогрузчиком, ничего бы не случилось.
Она вдруг остановилась:
— Что майор Серебренников сказал?
Он уловил в ее голосе любопытство и облегченно вздохнул.
Мансуров слышал гудки: два длинных, один короткий. Ему казалось, что он слышит даже, как скрипит якорная цепь и огромные жернова-колеса начинают перемалывать воду.
Пароход раздувает железные легкие. Нехотя отчаливает от берега. Речная волна, точно белка, крутит колеса.
Опять уходит «Медуза». Спускается вниз по течению старый капитан, и Мансуров вдруг чувствует себя одиноким.
Он понимает: Максиму Максимовичу пора на берег — годы немолодые и здоровье пошаливает. Но что делать ему в пустом доме? Предложить перебраться на КПП? Здесь ему будет совсем тоскливо.
Нет для Мансурова человека ближе Максима Максимовича, хотя они при исполнении служебных обязанностей и относятся друг к другу с подчеркнутой официальностью.
Во время войны, двенадцатилетним мальчишкой, Анвар Мансуров убежал из детского дома на фронт. Но до передовой не добрался, а застрял в Оренбурге. Там, на вокзале, познакомился с моряком в прожженном бушлате. Моряк возвращался домой после ранения. Анвар, конечно, не знал этого и привязался к нему:
«Дяденька, возьмите на фронт!».
Моряк спросил:
«А ты кто такой?».
Анвар рассказал всё без утайки. Тогда моряк ответил серьезно:
«Что ж, пришвартовывайся!»—и повез его назад в Среднюю Азию.
В Ташкенте мальчик хотел убежать. Но. Максим Максимович обещал:
«Вот, салака! Погостишь у меня недельку и вместе — на фронт. А убежать всегда успеешь».
Мальчик привязался к моряку, который к тому же оказался капитаном, и поверил.
Максим Максимович застал дом пустым. Жена умерла месяц назад от воспаления легких. Капитан загрустил.
Так и остался Мансуров у него. Окончил среднюю школу, пограничное училище, два года служил в Закарпатье, а потом перевели в родные края.
Мансуров вздыхает. Взгляд падает на образцы паспортов, которые, точно на парад, выстроились перед ним в опломбированной витрине под стеклом. Правофланговым стоит одетый в черный мундир дипломатический паспорт с золотым гербом на груди. Рядом с ним — чуть светлее, но такой же нарядный — служебный паспорт. Потом еще какие-то специальные паспорта. И, наконец, замыкает парад так называемый общегражданский загранпаспорт,— в бордовом камзоле и тоже с гербом, на котором золотом вытиснено: СССР.
Вот такой паспорт, сроком до 5 мая 196... года, похищен у журналиста Афанасия Басенюка.
Мансуров не знал, где сейчас Басенюк. Да и зачем ему это было знать? Пусть разиней-журналистом занимаются те, кому по штату положено. А ему нужно не прозевать того, другого, похожего на Басенюка: ростом один метр семьдесят пять сантиметров, с серыми глазами и другими приметами, вписанными в паспорт. Не прозевать, если, конечно, этот мнимый Басенюк вздумает перейти границу.
Мансуров включил приемник. Москва передавала вальсы Штрауса. Накладкой ворвались сигналы точного времени. Мансуров сверил часы.
Работа в поселке кончилась. А он даже не знал, когда она у него начинается и когда кончается.
Молодой начальник КПП привык к жизни без выходных и свободных часов. Она стала для него необходимостью и, конечно, нравилась, потому что граница, как всякая другая служба, а скорей всего больше, чем какая-либо другая, требовала полной отдачи сил.
Проверив заперт ли сейф, Мансуров решил подышать свежим воздухом, если пропитанный пылью, горячий воздух можно назвать свежим.
Он не спеша вышел за дувал на поселковую улицу и столкнулся с Истат Мирзобаевой. Она шла в мокром платье, приплясывая. На смуглом лице сияла улыбка.
Мансуров удивился:
— Откуда Истат?
— Разве не видно?—ответила она задорно.— Я — с работы.
— Ну, ну, ну,— не поверил он.— А почему мокрая?
Она прижала руки к груди:
«Наполнено такою жаждой измученное сердце,
Что и потоки вод прозрачных ее не утолят!».
Вскинула на него глаза:
— Кто это сказал?
— Ты сказала,— ответил Мансуров.
— Нет, правда,— настаивала она.
— Правда, ты,— заметил он серьезно.
Она засмеялась:
— Да ну вас!—и хотела его обойти.
Он не пустил.
— Вначале скажи: кто измучил твое сердце и почему оно наполнено такою жаждой?
Она тряхнула головой:
— Конечно, это — он!
— В зеленой фуражке?— заговорщицки спросил Мансуров.
— Нет,— сказала она.— В чалме.— И побежала.
Он крикнул вслед:
«Вернись, убей меня — ведь умереть любя