Пароль остается прежним
Шрифт:
— Ничего подобного,— ответила одна из них и в свою очередь спросила:—А вы, оказывается, знакомы?
Пулатов узнал по голосу!
— Люся!
Но и Горский обрадовался?
— Леночка!— и шагнул к ней.
Пулатов шепнул Горскому:
— Это — Люся!
Горский беспомощно остановился.
На них стали обращать внимание.
Пулатов подхватил девушек и потащил к такси.
— Поехали, поехали, там разберемся!
Они расплатились за трамвайным парком и направились к Загородной роще.
Теперь Пулатов знал, какая из сестер Людмила. Лицо у нее было строже, и эта строгость, если приглядеться, делала сестер совершенно разными.
— Так вы не близнецы?—переспросил он.
— Нет, Леночка младше.
— На год — не считается,— подхватила Елена.
— До чего похожи!— всё еще не веря, произнес лейтенант.
Елена была живее: она и смеялась громче, и тащила за собой сестру. Конечно, это она придумала назначить свидание молодым людям одновременно. Людмилу — лейтенант чувствовал — мучают угрызения совести. Он видел, как по ее лицу разлилась краска, точно отражение красноцветных каштанов, мимо которых они проходили. И он взял ее под руку.
— Почему же ты не говорила, что у тебя есть сестра?
Она улыбнулась:
— А ты не спрашивал.
Он в самом деле ни о чем ее не спрашивал. Ему и так было с ней хорошо.
О ЛЮДЯХ ХОРОШИХ И РАЗНЫХ
Армен Микаелян торопился так, словно за поворотом откроется Ереван, и газик свернет на улицу Шолохова, где жила старая мать Армена. Но поворот следовал за поворотом,а дорога все бежала и бежала вперед, увлекая за собой машину.
Серпантинами взобрались на перевал и снова спустились в долину. Дорога окунулась в хлопковое поле. По обе стороны от нее веером растекались кусты с первыми желтыми завязями. По зеленым рядкам бойко шагал «ДТ-34» с фанерным навесом от солнца.
Рядом с Микаеляном сидел майор Серебренников. Сзади прикорнул Бородуля.
Микаелян виртуозно крутил баранку и гадал, как Серебренников заговорит с Бородулей.
Серебренников молчал.
Бородуля прикрыл глаза и покачивал головой в такт машине. Это Микаелян видел в зеркальце.
«Ясно,— решил про себя Микаелян.— Майор скажет: о чем задумался, Бородуля?»
Передние скаты машины набежали на яркие буквы, выведенные на гудроне, с огромным восклицательным знаком в конце «СТОП!»
Микаелян резко затормозил и остановился возле шлагбаума.
К машине подошел пограничник, заглянул в кабину. Увидел майора Серебренникова. Доложил: на границе без происшествий.
— Хорошо,—ответил Серебренников,— продолжайте службу.
Газик проскочил завод эфирных масел и въехал в районный центр.
Возле хлопкоочистительного завода пришлось задержаться: взад-вперед маневрировал куцый паровозик. Он толкал порожние платформы, оглашая воздух петушиным криком, и, наконец, скрылся за железными воротами.
Газик прошмыгнул под отяжелевшими проводами, словно специально укутанными почерневшими хлопьями ваты. Вдоль улицы выстроились чинары и тополя с побеленными стволами. За ними блестели оконными стеклами аккуратные домики с синими ставнями. Лениво плескалась вода в арыках, слизывая с берегов опавшие листья.
Видно, местные жители хорошо знали Серебренникова, потому что он едва успевал отвечать на приветствия.
За широкоэкранным кинотеатром свернули на одну из окраинных улочек. Здесь зелени стало меньше, и домишки пошли глинобитные.
Потом поселок оборвался.
Асфальт кончился. Газик затрясся на выбоинах, взметнул пыль. Запахло раскаленным песком.
Бородуля перестал дремать и уставился на крутой затылок майора.
«Ну, что, Бородуля, проснулся?»— начал Микаелян разговор за Серебренникова, и уже в который раз покосился на майора.
Наконец Серебренников повернулся к Бородуле.
Микаелян весь обратился в слух и даже сбавил скорость. Он вдруг вспомнил, что в хозяйственном взводе ничего не могли добиться от Бородули, говорили, что из него двух слов не вытянешь. А майор?
— Надо бы выехать пораньше,— отплевываясь, сказал Серебренников.
— Почему?— спросил Бородуля сонно.
— Пыль была бы свежее.
— А-а...
— На границе говорят: поешь ветерку с песочком— и сыт,— добавил Серебренников.
— А почему?— опять спросил Бородуля.
— Послужишь-на границе подольше — поймешь.
Бородуля вспомнил: что-то такое говорил про границу отец. Отец у него человек заслуженный, тракторист.
Ну, конечно: провожал он его на границу. Ехали они на бричке мимо скошенных лугов. На подводе лежал рюкзак. В рюкзаке сало и хлеб. Рядом дребезжал котелок с ложкой, но совету отца прикрученной к ободку медной проволокой.
Конь шел споро, и Бородуля-старший спешил выложить сыну свои наставления. Он хотел, чтобы Иван служил только на линейной заставе.
«Кто на заставе не служил — границу не видал,— говорил он.—А там, брат, такую школу пройдешь, что потом век не собьешься с пути».
Впрочем, это он тысячу раз говорил. Не только ему, сыну, всем и даже, кажется, в Харькове на областном слете механизаторов. Чудила, одним словом.
Бородуля усмехнулся и сказал:
— У меня отец тоже на границе служил.
— Давно? — поинтересовался Серебренников.
— Перед войной.
— А где, не знаете?
— На Дальневосточной.