Пароль остается прежним
Шрифт:
— Коля, ты слышишь?
Лариса подошла к мужу и, увидев, что он лежит с открытыми глазами, спросила озабоченно:
— Ты заболел?
Он отвел ее руку. Встал. Посмотрел на часы. Через пятнадцать минут нужно было высылать на границу очередной наряд.
— Ты обязательно ложись,—сказал он ей.— Так ведь можно известись.
Во сне заворочался Славик.
— Видишь? — ответила она тихо.— Как же я лягу?—и на цыпочках подошла к сыну.
В дверь постучал дежурный.
— Иду! — сказал капитан, поправляя портупею.
Он проинструктировал наряд и остался в канцелярии. Скоро должен был вернуться с границы майор Серебренников. Ложиться не стоило.
Освещенная слабым светом, длинная, узкая комната показалась чужой и неуютной.
«А ведь недавно мне здесь нравилось! — подумал Ярцев.— Сейчас вернется Серебренников, и я с ним поговорю,— решил он, склоняясь над шифрованной картой.— Нет, лучше поговорю после».
Он знал наизусть, где сейчас пограничные наряды и был уверен, что участок перекрыт полностью. Однако не мешало еще раз проверить. Будет спокойней...
«Надо поговорить с майором сейчас. Зачем откладывать? — И вдруг рассердился на себя.— А не попахивает ли это карьеризмом, товарищ Ярцев? — Он вздохнул:—Ну, какой же это карьеризм, если сами предлагают!..— и махнул рукой: — Черт знает что!..».
Он ждал Серебренникова.
Майор вошел недовольный.
Старшина Пологалов тоже был подавлен, теребил пуговицу.
— Что случилось? — спросил Ярцев.
— ЧП! — объяснил старшина.
Ярцев насторожился.
— Сон на границе,— сказал Серебренников.
«Опять ЧП!» — расстроился Ярцев и произнес резко:
— Конечно, это только у политработников биография без сучка и задоринки. А у наше го брата, простых смертных, обязательно что нибудь случается.
— Вы устали, капитан,— миролюбиво за метил Серебренников.
— Нет,— упрямо возразил Ярцев.
— Разрешите быть свободным? — спросил Пологалов, чувствуя, что в данный момент ему лучше удалиться.
— Пожалуйста,— ответил майор и, когда остался вдвоем с Ярцевым, повторил убежденно:
— Вы устали, Николай Павлович, и говорите не то, что думаете.
Ярцев отвернулся к столу, и снова в глаза бросилось злополучное письмо. Он с досадой взял его и хотел порвать, но вместо этого протянул Серебренникову:
— Пишет друг, комендант участка... А ведь мы вместе кончали училище!.. «Как ты?» — спрашивает? — Ярцев осекся. Не так он хотел разговаривать с Серебренниковым.
«Значит, я ошибся,— подумал майор.— Ярцеву надоела застава»,— но убежденности не почувствовал.
Кто будет спорить, что судьба границы решается на заставе?
Никто!
Застава — самое важное звено в пограничной службе. Значит, это звено должно быть укреплено надежными опытными кадрами.
Вот почему Серебренников не разделял мнения тех, кто во что бы то ни стало хотел перевести Ярцева на штабную работу.
У каждого свой талант. Ярцев — прирожденный начальник заставы. Пусть себе служит здесь и нечего смущать его всякими обещаниями.
Серебренников был близок к истине. Он словно подслушал, о чем размышлял капитан.
А Ярцев переживал:
«Ну, почему, почему все только обещают мне и ничего не делают?» — это была упрямая, горькая мысль. Она сверлила и сверлила мозг, лишая покоя.
Ярцев с обидой смотрел на Серебренникова.
«Сейчас скажу: хватит!.. Я больше не останусь здесь! — И вдруг почувствовал, что не скажет, потому что любит заставу.— Так чего же я хочу? — растерялся он и вспомнил ЧП.— Если уйду с заставы, никаких ЧП для меня больше не будет.— И сам себя перебил:—Глупости я говорю!»..
— ЧП, ЧП! — произнес он вслух.
— Что касается ЧП,— неожиданно подхватил Серебренников,— давайте поделим ответственность.
— Почему? — без особого энтузиазма спросил Ярцев.
— Это я предложил перевести Бородулю к вам на заставу.
— Разве я боюсь ответственности? — недовольно произнес Ярцев.— Просто всё надоело.
— Опять вы говорите не то.— Серебренников понимал: сейчас продолжать разговор не следует (Ярцев был слишком взволнован) и пошел отдыхать. У дверей задержался:
— А ведь вы рождены для заставы, Николай Павлович,— сказал он, словно рассуждая вслух.— Или всё-таки настаивать на вашем переводе?..
Ярцев обхватил голову руками и молчал.
Остаток ночи Серебренников решил провести на крыше. Это место ему предложил Пологалов. В казарме душно, не уснешь. А крыша — плоская, прочная, обжитая ветром.
Серебренников поднялся по пожарной лестнице на крышу и расстелил плащ. Только теперь почувствовалась усталость.
Майор лежал на спине. Прямо над ним в полосе Млечного пути ярким четырехугольником повисло созвездие Лебедя.
Серебренников чуть повернул голову и увидел на юго-востоке другой четырехугольник — созвездие Кита. На границе оно яркое, а на Урале, где прошло его детство, почти незаметно. Зато там в полнеба шагает Большая Медведица, а здесь, прижатая к горизонту, подернулась мглою, особенно во второй половине ночи.
Вот так же читал Серебренников звезды в октябре сорок первого года.
Свердловск. Леденящая ночь, Тусклые огни семафоров. Попыхивающие «буржуйками» пульманы. И рядом — женщина — родная, близкая—его жена, с закутанным в одеяло Юриком.
— Я боюсь, боюсь! — горячо шепчет она.— Ну, как я буду одна?
Он успокаивает, тревожно поглядывая на сына. Юрик ворочается, кряхтит. Хочет высвободить ручонки. Он — как медвежонок, и таким запомнил его Серебренников на всю жизнь.
Таким он видел его под Яхромой, в ночь, освещенную взрывами, когда шли в наступление.