Пароль остается прежним
Шрифт:
Таким представлял его себе в Карабановском госпитале, где лежал контуженный, с перебитой ногой.
Таким видел сына на Юхновском направлении, командуя отделением противотанковых ружей. Потом — когда ходил в разведку и снова попал в госпиталь. И снова думы о сыне. Обязательно хотел выжить, чтобы увидеть его и жену. Обнять их. Пожалеть. Сколько вынесли они за эти тяжелые годы. Как терпеливо и мужественно ждали его!
В это ему тогда очень хотелось верить...
Серебренников не мог уснуть.
Справа виднелись огни поселка. Ветер замыкал провода, и лампочки на столбах то гасли, то вспыхивали, будто затеяли игру.
Отражение береговых огней жгутом перехлестывало реку.
Из Реги-равона вырвался сноп лучей. Бреющим полетом заскользил по земле.
«Как падающая звезда!» — подумал Серебренников. Он знал, что это локомотив узкоколейки.
И вдруг Серебренников почувствовал, какую боль принесли ему в запальчивости сказанные Ярцевым слова о том, что лишь у политработников биография без сучка и задоринки...
Сон навалился тяжелый.
Серебренников увидел себя в Свердловске, по пути в военно-политическое училище.
Жены нет дома.
Сейчас она должна придти с работы.
Сейчас они встретятся.
Под чьими-то ногами весело запели ступеньки. Он знал, что это она. Тихо окликнул.
Она прислонилась к стене:
— Ты?!
Он потянулся к ней истосковавшимися руками, стал покрывать поцелуями ее глаза, губы, шею — и обо всем на свете забыл. Но она отстранилась:
— Ты жив?
Он посмотрел на нее с недоумением:
— Как видишь, жив...
И снова затемненный вокзал. Много недосказанного. Болезненно сжавшееся сердце. Рядом — женщина — чужая, холодная.
Вагоны вздрагивают. Колеса прилипли к рельсам, буксуют. Пыхтит паровоз:
Рас-ста-ем-ся... Рас-ста-ем-ся! Рас-ста-ем-ся!..
Вагоны катятся быстрей. Захлебываются в неудержимом ритме:
На сов-сем... На сов-сем!
Рас-ста-емся... Рас-ста-емся... Рас-ста-емся на сов-сем!..
Резкий толчок вскидывает Серебренникова.
Крушение?..
Он просыпается и не сразу соображает, что на крыше.
Гудит ветер.
Небо все еще в звездах. Значит ночь продолжается. Звезды подернуты дымкой. Плывут.
Серебренников успевает заметить красную вспышку, на мгновение озарившую камышовые заросли.
И вдруг понимает: ракета!
ШАМПАНСКОЕ НА СЧАСТЬЕ
Самолет плавно оторвался от взлетной дорожки и, сделав круг над Южногорском, лег на курс. Внизу мелькнули редкие электрические огни.
Приятно было сидеть в мягком кресле и сознавать, что вот он, лейтенант Пулатов, возвращается на границу не один.
А может быть, все это сон? Может быть, самолет только снится? Вот сейчас он откроет глаза и увидит себя на санаторной койке. Рядом, отделенный тумбочкой, где всегда стояли расставленные шахматы, будет храпеть майор-дальневосточник. Сейчас...
Самолет вошел в облака. Потускнел сигнальный огонек на крыле. Застывшая было стрелка высотомера, прислушалась к отстукивавшим секунды часам и бросилась догонять их.
Лейтенант ощутил слабое пожатие. Нет, это не сон. Людмила летит с ним. Он сжимает ее руку, слышит ее дыхание, видит ее немножко испуганные глаза. Она — первый раз в самолете. Первый раз так далеко и, наверно, надолго уезжает из дому. Она еще не привыкла к мысли, что замужем. И ему, Пулатову, тоже не верится, что рядом не просто соседка, а его, самая настоящая, жена.
Где-то внизу, под облаками, бежит электричка. В полупустом вагоне, также прижавшись друг к другу, мчатся навстречу судьбе капитан с вьющейся шевелюрой и девушка, очень похожая на Людмилу — ее сестра.
Лейтенант думает о Горском. Это он помог им сыграть свадьбу. Он и Василий Васильевич, стареющий парикмахер,сосед Людмилы, Горский тоже хотел жениться, но Василий Васильевич заявил: вначале надо выдать замуж старшую.
Горский умолял лейтенанта:
— Ведь ты любишь ее. Любишь. Так женись! А затем — я.
— Я-то люблю,— смутился Пулатов. — А Людмила?
— Любит, любит! — сказал обрадованный Горский.
— Ладно,— согласился Пулатов. Он совсем потерял голову. Потом — ЗАГС, оформление документов в пограничную зону...
Солнце ударило в хвост самолета, провело золотистую линию вдоль фюзеляжа. Такие же золотистые полосы—на бокалах в дорожном ресторане южногорского аэровокзала. Из этих бокалов перед вылетом они распили бутылку шампанского на счастье.
И вот уже позади Ташкент. Теперь осталось лететь немного. Небо васильковое, чистое. Самолет рассекает его могучими крыльями. Пропеллеры слились в прозрачный круг.
Потом, где-то за Сыр-Дарьёй, к самолету потянулись горы. Он равнодушно плыл над ними, не забираясь выше и не меняя курса.
Тогда горы отступили, и взору открылась цветущая долина.
Кряжистые вершины издали ревниво следили за самолетом. Он летел над обширными хлопковыми полями, дышал ароматом урюковых садов, заглядывался на созревающий виноград.
— Смотри, Люся-хон,— заволновался Пулатов,— вот моя родина.
Она прильнула к стеклу.
Маленький юркий самолетик где-то далеко внизу привидением скользил по зеленым полям, проходил сквозь здания, скашивал деревья. Он никак не хотел отстать от большой белокрылой птицы и старательно повторял все ее движения.