Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта
Шрифт:
Теперь уже у нашего приемника ко времени передач сводок Совинформбюро собирались многие партизаны, и, хотя мы слушали с Николаем радио только с помощью телефонных наушников, все равно окружавшие нас товарищи с нетерпением ждали сообщений из Москвы, которые мы записывали по ходу передачи на бумагу. Когда кончалась радиопередача и приемник выключался, все присутствующие тут же спрашивали:
— Ну, что там? Как там наши? Держатся еще или уже отступили?
— Держатся! Не дают немцам развернуться! Колотят их танки и сбивают самолеты.
— Ура! Молодцы! — слышны были радостные возгласы партизан в лесу около радиостанции.
По
— Ура! Наша берет!
— Ну, теперь наши дадут прикурить этим немцам! — уверенно заявили партизаны, радуясь успехам наших войск на Курской дуге. У всех были радостные лица. В эту ночь почти никто из нас не спал.
— Эх, нам бы теперь побольше тола прислали! Мы бы тогда показали немцам, на что способны гудковцы! — заявили наши подрывники.
На другой день Агапоненко снова уехал в сторону Михайловщины. С ним вместе поехали и братья Короткевичи. В дорогу я их снабдил от руки написанными листовками со сводками от Совинформбюро и просил их по возможности прочитать местным жителям.
— Слушай, командир, — обратился я к Агапоненко, — как там обстоит дело с пишущей машинкой? Узнай, пожалуйста. Тебе же обещали ее достать в Толочине.
— Хорошо, комиссар, я узнаю.
Но голова его была забита главным образом мыслями о лагере и гарнизоне противника в Михайловщине. Там у него нашлись полицаи, с которыми он завел связь через одного из них, и, кажется, намечается подготовка к побегу большой группы военнопленных. И пока ему было не до пишущей машинки.
Если раньше в сторону Толочина партизаны проезжали от Лавреновичей прямо по большаку через болото, а затем через Серковицы на большак к Толочину, то теперь, в связи с созданием немецкого гарнизона в Серковицах, пришлось Агапоненко со своими спутниками объезжать этот гарнизон, делая крюк по болоту километров в десять. Имея в виду мою просьбу, Агапоненко планировал, прежде чем поехать в сторону Михайловщины, заехать в деревню Каспарово, где у него были связные, через которых он пытался выкрасть у немцев в Толочине пишущую машинку. По пути они должны были вначале проехать деревню Уголевщину. Но в нее заезжать было довольно опасно, так как совсем рядом, километрах в двух, в поселке Озерцы находился довольно большой немецкий гарнизон, откуда в свое время бежал из плена комбриг Гудков. Поэтому в сторону Уголевщины из деревни Дроздово они ехали со всеми предосторожностями по лощине, поросшей мелким кустарником. Алексей Короткевич, ехавший впереди них, внимательно всматриваясь в сторону Уголевщины, тихим голосом сказал:
— Кажется, в деревне все тихо. Немцев не видно.
— Ну, тогда поехали, — предложил Агапоненко. Но, как только они подъехали к крайнему дому, навстречу к ним выбежала из сарая пожилая женщина и испуганным голосом крикнула:
— Хлопцы,
— Много их?
— Не знаю, одного пока только видела.
— Ну, это ничего, — заявил Агапоненко.
Деревня представляла собой прямую улицу, поэтому хорошо просматривался противоположный конец ее. Никаких немцев разведчики там не увидели, но на всякий случай приняли меры предосторожности. Они уже проехали половину улицы, как навстречу подбежала девочка лет 12 и сказала:
— Дяденьки, к нашей соседке, которая живет на самом краю деревни, сейчас пришел немец. Он к ней часто приходит, вроде бы поменять соль на яички, и тихонько заводит разговор: «Бабка, давай яйки, на тебе соль». А потом начинает выспрашивать:
«Партизанен гут, одер никс? Сталин гут, одер никс?» А бабушка половину не понимает, что он по-немецки лопочет. Этот немец совсем не зловредный, как другие, и всегда приходит в деревню один. Вот и сегодня он опять пришел к ней и уходить, видно, не торопится.
— А ну-ка, хлопцы, поехали! Посмотрим, что это за немец такой! — дал команду Агапоненко.
И они втроем подъехали к дому этой старушки. Николай Агапоненко и Егор Короткевич зашли в хату, а Алексей остался с лошадьми у этого дома. За столом сидел немец в форме военного интенданта. Увидев вошедших партизан, он встал, поднял руки и дрожащим от волнения голосом заговорил:
— Их бин дойч коммунист. Геноссен. Комрад. Товарищ. Руссиш партизанен гут, гут.
Этот стоящий перед партизанами немец с поднятыми руками как-то виновато улыбался и вопросительно смотрел на них. Он был среднего роста, коренастый, лицо рыжеватое, на нем виднелись крапинки веснушек. Хотя и чисто выбритый, на военного он не был похож. Форма немецкого солдата сидела на нем как-то мешковато, да и сам он был уже немолодой. Он не пытался сопротивляться и сам добровольно сдал оружие.
— Садись! — жестом приказал немцу Агапоненко.
Завязался разговор. Он оказался очень разговорчивым, но совершенно не знал русского языка, и понять его партизанам было очень трудно. И все же удалось выяснить, что он немецкий коммунист Франц Питч, призван в армию во время одной из последних мобилизаций. Служит автомехаником в гараже на винном заводе в Озерцах и давно ищет встречи с партизанами. Просит взять его в партизаны.
— Ну, что будем делать с ним? — спросил Агапоненко у Короткевича.
— Я не знаю, товарищ командир. Может быть, нам его повезти в штаб бригады? Пусть они там решают, что с ним делать.
— Да, придется нам вернуться в бригаду, — решил Агапоненко.
Присутствующая при этом разговоре хозяйка дома вдруг засуетилась и попросила своих нежданных гостей отобедать у нее:
— Вам еще дальний путь предстоит. Давайте, я соберу на стол.
— Ну что же, бабушка, мы не откажемся от этого. Через несколько минут на столе появилась бутылка самогона и зашипела на сковородке яичница.
— Франц! Битте шнапс тринкен, — предложил Агапоненко немцу.
Франц не отказался и, подсев к ароматно пахнущей яичнице, улыбнулся партизанам. Агапоненко из бутылки налил полный стакан самогона и подал его Францу.
— О! Дизе гросс глаз, — изумился Франц. — Их шнапс тринке по-малу, по-малу.
— Пей, Франц! — предложил Агапоненко. — Хочешь быть партизаном, то пей за нас. Пей за Красную Армию!
— Роте Армее, дизе гут! — И Франц, морщась, опрокинул стакан самогонки в свой рот.