Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта
Шрифт:
— Разрешите присутствовать? — попросил командир заслоновской группы, зайдя в хату, где шел допрос задержанного.
— Да. Что вам нужно? — спросил вошедшего Гудков.
— Вот вам от нашего комиссара листовки, которые вы просили.
— А, большое спасибо, — поблагодарил его Гудков.
И в тот момент, когда заслоновец, уже повернувшись, хотел уходить из хаты, он увидел сидящего на лавке задержанного человека.
— Ба! Ты как сюда попал? — воскликнул он, увидев этого человека.
— А вы что, его знаете? — спросил Гудков.
— Так это же наш бывший партизан. Он сбежал от нас к немцам. Из-за него
— Когда это было?
— В конце марта месяца.
— А ваши товарищи его тоже знают?
— Конечно, все знают.
— Тогда мы вас попросим задержаться в нашей деревне до обеда. Мы будем судить этого человека.
— Этого гада надо не судить, а повесить сразу же, пока он не сбежал, — с презрением заявил заслоновец.
Остальные партизаны из заслоновской бригады также признали этого человека и рассказали о той трагедии, которая произошла в один из дней марта месяца перед рассветом в Петрашах с их отрядом. Один из партизан оказался тем самым раненым, которому я оказывал на болоте первую медицинскую помощь, перевязывая его раненую руку.
Часам к 11 среди деревни, во дворе одного из домов, состоялся суд над этим фашистским агентом. На крыльце дома сидели комбриг Гудков, комиссар Игнатович и другие товарищи из штаба бригады. На деревянной лавке около крыльца сидел, находясь под усиленной охраной, фашистский агент. Кругом в большом дворе этого дома стояли и сидели местные жители и партизаны. Несколько в стороне стояли заслоновцы. Через некоторое время во двор привели пленного офицера-танкиста и Франца.
Комбриг Гудков попросил нашего следователя Степана Захаревича доложить суду о предательской деятельности подсудимого. Затем выступили заслоновцы, которые рассказали, как по его вине погибли многие их товарищи в Петрашах.
— Может быть, кто из присутствующих хочет что-нибудь сказать или спросить подсудимого? — сказал, обращаясь ко всем, Гудков.
В наступившей необычной тишине послышался голос старой-престарой женщины:
— Вот я хочу его спросить, — обращаясь к подсудимому, сказала она. — Как же это ты посмел против своих-то пойти? Ты же наш белорусский хлопец. Как это твоя рука поднялась на наших хлопцев? Сколько ты безвинных душ загубил? Не будет тебе нашего прощения, предатель ты несчастный! Сколько крови нашей льется от этих немецких извергов, а ты им помогал, душегуб ты эдакий. Какая только мать родила тебя, такого гада?
Слушая эту женщину, все жители качали головами в знак согласия. Ничего не ответил этой старушке фашистский агент, и только его голова все ниже и ниже склонялась к земле под тяжестью ее слов. Потом Гудков обратился к пленному немецкому офицеру:
— Скажите нам, как бы вы поступили, если бы один из ваших солдат предал вас?
— Для предателя — смерть! — резко ответил он.
Переводчик перевел слова немецкого офицера, и в толпе возмущенных жителей деревни послышались голоса:
— Чего его судить, повесить предателя!
Захаревич зачитал приговор, и рядом с этим домом, на березе, предатель и изменник Родины был повешен.
Во второй половине дня нам нужно было поехать в соседнюю деревню Хохловку, которая вчера была сожжена карателями. Там мы решили составить акт о зверствах, учиненных немецко-фашистскими извергами в этой деревне. С собой мы захватили также Франца
— Хальт! Хальт! — закричал Франц, увидев первым убегающего к кустарнику офицера. — Стреляйте, а то он удерет!
Но убежать гитлеровцу не удалось: автоматная очередь Егора Евсеева срезала его на полпути к кустарнику. После этого случая мы еще больше стали доверять Францу. У нас укрепилась уверенность в том, что он действительно немецкий коммунист и антифашист.
Когда мы возвратились из Хохловки, нас встретила Шура Пляц и сообщила траурную весть:
— Коля, был Иван Каминский, который сообщил, что после тяжелого ранения и длительной болезни в партизанском госпитале умер молодой комсомолец Женя из деревни Вейно.
— Ах, Женя, Женя! Так ты и не выздоровел после этого ранения, — с горечью в голосе промолвил Агапоненко.
День похорон Жени совпал с началом большой карательной экспедиции гитлеровцев со стороны Сенно на отряды Леоновской бригады. Положение было очень напряженным. Мы ожидали, что и на нас снова начнут наступать немцы со стороны Волосова, поэтому похороны Жени решили провести в вечерние часы, когда будет ясно, что немцы уже не начнут против нас боевых действий.
К вечеру похоронная процессия потянулась на окраину деревни к местному кладбищу. В тот момент, когда гроб с телом покойного был уже вынесен из деревни и находился в поле, на полпути к кладбищу, над деревней высоко в небе появился немецкий самолет.
— У, гад! Неужели будет бомбить? — крикнул кто-то из партизан.
Но, к счастью, самолет пролетел над нашей деревней, не тронув ее. Видимо, у него было другое задание.
Уже спустились сумерки, когда мы внесли гроб на кладбище и установили около могилы. Командир, подойдя ко мне, шепотом сказал:
— Комиссар, даю тебе слово.
С кургана, где находилось кладбище, было далеко видно все вокруг. На горизонте с северной стороны, где каратели вели бой с леоновцами, горели деревни. Пламя и дым горящих деревень были хорошо видны с этого кургана.
— Товарищи! — начал я. — Сегодня мы с вами хороним молодого комсомольца, партизана Женю. Это был очень храбрый партизан, страшно ненавидящий фашистских извергов и их приспешников. Он не жалел своей юной жизни в борьбе с врагом, и вот теперь нет его среди нас. Дорогой наш Женя! Твою ненависть к врагам мы берем в наши сердца и клянемся тебе, что отомстим за тебя. Вот мы видим сейчас, как на горизонте горят наши деревни, это фашистские звери уничтожают наших людей. Мы клянемся над твоей могилой, что не простим врагам их злодеяний и будем еще сильнее бороться с этими проклятыми фашистами. Спи спокойно, дорогой товарищ. Мы не забудем тебя…