Партизаны полной Луны
Шрифт:
— Два года. — Игорь ответил совершенно машинально. Не потому что хотел, а потому что не было смысла за что-то держаться и что-то скрывать.
— Пули вот так хватит, — кивнул монах, отчеркнув луковицей над макушкой. — В смысле, с головой. У меня шесть лет, но и мне бы хватило.
Игорь повернул к нему лицо. Кроме обостренного обоняния и силы сохранилась способность видеть нечто вроде ауры. Даже не видеть, а так, боковым зрением улавливать.
Он уловил боковым зрением, что монаха когда-то кто-то пробовал на зуб. У несъеденных, но надкушенных пробивается этакая легкая синева, как в пламени сварочной горелки. Чем она интенсивнее, тем ближе человек к смерти. Те, кого вампир пометил для себя и подъедает день за днем, "синеют" окончательно. У тех, кому удается спастись, остается только проблеск. У монаха он был устойчивый, постоянная такая полоса на фоне ровного, золотисто-белого свечения его жизни.
Так вот что она значила, эта полоса… Неужели и у меня такая?
Впрочем, теперь без разницы.
— Так за чем же дело стало? Ты вооружен, я связан. Давай. Ад майорем Деи глориам, или как у вас там…
— Во-первых, — монах опять хрустнул луковицей, — я не вооружен. Во-вторых, если ты такой умный, грешник, ты должен знать, что "К вящей славе Господней" — девиз иезуитов. А я доминиканец, наш девиз — "Восхвалять, благословлять, проповедовать". С пулей в башку он слабо согласуется, а? Вернемся к началу — ты любил женщину, которая тебя инициировала. Ты понимал, что, соглашаясь на инициацию, подписываешь приговор ей, а не себе?
Игорь сжал зубы. Провалился бы он куда-нибудь со своим луком!
Он не понимал. Он немного не в том состоянии был, чтоб понимать. Если ты хороший любовник, и у тебя секс с передающей эмпаткой, которая возвращает тебе то, что ты дал ей, сторицей, а ты, обалдев от этого, даешь еще больше… У него вся понималка поплавилась. У нее тоже. Был бы унылым банальным трахальщиком — жили бы оба…
Но до того, как вскочить в койку — понимал ведь. Или действительно был таким дураком? Действительно думал, что в угаре пароксизмов и оргазмов она его просто зажрет, и на этом все? Сейчас и не вспомнить уже…
— Ты сам догадаешься, что это не твое собачье дело, или тебе сказать?
— Я инквизитор. — Монах сощурился. — Пес Господень. Так что это именно мое дело, и именно собачье. Впрочем, можешь не отвечать. Ты понимал, грешник. Но жить хотелось сильнее. Такая вот любовь.
— Дурак ты, хоть и доминиканец. Да, жить хотелось. — Игорь скривился. — Я же трюкач-профи. Тому, кто не любит жить, в этом ремесле делать нечего. И я ее убил. Но это же сплошь и рядом бывает. За меньшее, вообще ни за что. Что, родители мои друг друга не поубивали? Еще вернее, чем мы с Миленой, даром что они-то оба живы… Если это настоящее — мне его даром не надо. И… — Игорь попробовал путы на прочность, но вязали его умело, буксировочным тросом, — я тогда на крыше ни о чем не думал, только о том, как хорошо нам было и какое счастье, что я ее встретил. Я вправду так думал. Было бы иначе — я бы трюк не сработал. Не знаю, как с тобой было, а у меня сейчас ничего нет. Даже памяти. Может, с твоей точки зрения, тот парень благодеяние мне оказал. Передай ему большое спасибо. Но жить огрызком — это еще хуже, чем жить варком. Я так не могу и не буду.
— Почему?
— Потому что вы мне ничего не оставили, святоши хреновы! Я ничего не чувствую к женщине, которая ради меня отдала все! Жизнь, века жизни, возможности!.. Я все это в гробу видал, потому что не знал, что с этим делать, а ей это важно было. Но не важнее… И я думаю: какого черта? Какого черта все это на помойку, в яму, и все, и всех, и все время?!
Это опять продолжалось меньше секунды. И исчезло, как не было. Но — было. Он помнил. Он уже давно ничего не забывал.
— Ты никак разозлился, грешник? — Монах осклабился и действительно стал похож на пса.
— А с чего бы мне раздабриваться? С лука твоего? С дурацких вопросов?! С того, что ты мне в душу лезешь?!
— Отлично. — Монах бросил остаток луковицы куда-то в угол, и Игорь по звуку определил точное попадание в жестяное ведро. — Эмоции возвращаются, грешник. Эмоциональный вакуум вообще явление временное и проходит само собой, даже если его не лечить. Я бы тебя так не подгонял, но у нас времени мало, полнолуние сегодня. Ты готов бороться за себя и за нее?
Игорь почувствовал нечто вроде беззвучного безболезненного взрыва. Сукин сын. Господень сукин сын. Злил его, выводил из себя нарочно. Знал, что если он просто так скажет, что эмоции восстанавливаются, Игорь не поверит. Зараза.
— Как? — спросил он. — Только не говори, что я должен поверить в Бога и пять невозможных вещей еще до завтрака.
— До завтрака, грешник, нам никто времени не даст. Максимум до ужина.
— В черта я уже поверил. Дальше как? Ну, помог Он этим ребятам — спасибо огромное. Я без шуток, я благодарен. И за то, что деревня правильная, и за то, что знающий человек на месте оказался, и за то, что помогло… Но где Он был, когда какая-то паскуда Милену инициировала? Ну вот где? Я не в счет, я б его в той гостинице не услышал, хоть криком Он кричи. Но она-то, она ж золото была, а не женщина. Даже такая, как была… Где, к черту, ОН БЫЛ?
Монах показал на распятие, висящее над Игорем.
— Там. Понимаешь, такова цена нашей с тобой свободы. И ее свободы. У нас нет выбора — жить нам сейчас в мире со злом или в мире без зла. У нас есть выбор — занять какую-то позицию по отношению к этому злу. Либо это решение противостоять ему даже ценой жизни, либо это… Делийский пакт… Ты знаешь, что такое Делийский пакт[3]?
Он знал. Он был выше, намного выше уровня сверстников: стереофильмы, моби, танцпол, игровые симуляторы… О-о, наш Игорек читает книги! Он мог разговаривать цитатами. С девушкой, которая не опознавала с ходу "Капитанскую дочку" и не могла подхватить игру, он даже не спал — ведь и в постели нужно о чем-то поговорить. А броская внешность и профессия, вызывающая восторженный писк, позволяли придирчиво выбирать из вешающихся на шею кандидаток…
— Договор, — сказал читавший книжки Игорь, — с крокодилом о том, кого ты ему сдашь сегодня, чтобы он съел тебя завтра. Я бы согласился с тобой, брат, — он изо всех сил постарался не подчеркнуть это слово интонацией, — в своем мире. В мире, где чудес не бывает. А вот в твоем, где одних вытаскивают, а других оставляют там, где никого оставлять нельзя… В твоем мире — извини.
Бог мой, это не ропот — кто вправе роптать? Слабой персти ли праха рядиться с Тобой? Я хочу просто страшно, неслышно сказать: Ты не дал, я не принял дороги иной…
— У нас с тобой один мир. То, что она с тобой сделала и что раньше сделали с ней, — это тоже чудо, только плохое, недоброе. И это тоже цена свободы. Ты не один. Каждый из нас, освободившись, оставил кого-то в тюрьме. Бог может все, грешник. "Все" — это следует понимать буквально. Но, по всей видимости, тебя Он очень настойчиво приглашает к соучастию. Ты был готов спуститься за ней в ад — поэтому именно тебе дано время на подготовку прорыва обратно.
— А она… — Игорь облизал губы, — она спустилась за мной в ад…