Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита
Шрифт:
Во время одного из очередных налётов вражеской авиации со мной приключилась забавная история – я умудрился промочить ноги, залезши в какой-то проточный жёлоб, находящийся в котельной. Вот, собственно, и всё, что осталось в моей памяти от походов в бомбоубежище. Никаких бомбовых разрывов я не слышал.
До отъезда в эвакуацию мне запомнился ещё один эпизод, свидетельствующий о пришествии войны. Окно нашей кухоньки выходило на Новопресненский переулок. После 22 июня на нём регулярно протекали… военные действия, иными словами, без пяти минут призывники под руководством инструктора отрабатывали приёмы штыкового боя с воображаемым противником. Естественно, штыки были тоже воображаемыми, а винтовки муляжными – сделанными целиком из древесины.
Бомбёжки и стремительное продвижение в глубь страны немецких войск поставили на повестку дня вопрос об эвакуации жителей Москвы, в первую очередь женщин с малолетними детьми и стариков, на Восток.
Быстрей всего эвакуироваться можно было «от домоуправления», то есть по спискам, составленным в домоуправлении. Мои родители выбрали именно этот вариант. Отец, между тем, собирался отправиться на фронт добровольцем, хотя, будучи сотрудником Академии наук СССР и кандидатом биологических наук, имел так называемую броню, иными словами, освобождение от призыва в действующую армию. Но он считал для себя невозможным отсиживаться в тылу. На призывной пункт он отправился после того, как проводил меня с мамой в эвакуацию.
На призывном пункте с папой произошла забавная история. Сейчас уже не помню точно, от кого я услышал о ней. Кажется, от Владимира Ананьевича Пескина.
Отцу на призывном пункте был задан вполне стандартный вопрос:
– Виктор Рахмильевич, вы не служили в какой-нибудь иностранной армии?
На стандартный вопрос последовал супер нестандартный ответ:
– Было дело!
– В какой же? – немедленно поинтересовался военный комиссар.
– В египетской.
– Это когда же? – задал ошарашенный комиссар свой очередной вопрос.
– Пару тысяч лет до нашей эры, – ответствовал папа и ведь не соврал.
Дело в том, что, живя в Одессе, он подростком ради скромного приработка частенько нанимался участвовать в массовых сценах оперных спектаклей. Как-то давали «Аиду» Верди, и отца назначили знаменосцем. Выйдя из одной кулисы с высоко поднятым знаменем, отец двигался с ним под звуки знаменитого марша по сцене в сторону противоположной кулисы, за которую затем уходил. И так несколько раз.
Как хохму отца оценил военный комиссар, мне неизвестно. В армию капитан Вейцман был благополучно призван, и для начала очутился на Ленинградском фронте.
На фронте вроде бы побывал и мой двоюродный братец Лёвушка, но в действующей армии он находился весьма недолго. Информация, связанная с его фронтовой жизнью, скудна и ненадёжна, особенно если учесть склонность этого моего родственничка к туманонапускательству. Автобиографическому в первую очередь. Кто там разберёт, что с ним было на самом деле. Да и был ли он по – настоящему на фронте. Мой отец в этом крайне сомневался. По словам же Льва, он был младшим политруком батареи «сорокапяток» (противотанковых пушек калибра 45 миллиметров), получил контузию и был демобилизован вследствие этого. После демобилизации оказался в Ташкенте, в эвакуации. Кстати, орудия калибра 45 миллиметров на фронте именовались «Прощай родина». Они стреляли исключительно прямой наводкой, находясь на самом переднем крае обороны. Время существования таких батарей и их боевых расчётов исчислялось весьма короткими сроками. Судя по всему, в настоящем сражении этот мой родственник не участвовал, каким – то образом заполучив свою контузию до первого настоящего боя. Если же учесть крайне плохое зрение Льва (чуть ли не минус 8), то в артиллерии ему вообще нечего было делать. Тем не менее свою медаль «За победу над Германией» мой двоюродный брат получил. Кроме того, он носил на пиджаке красную ленточку – свидетельство полученной контузии.
По ходу моего повествования мы ещё не раз будем возвращаться к моему весьма колоритному родственнику. Но, похоже, самое время вернуться к моему эвакуационному анабазису.
И вот я и мама в дороге. Едем в неизвестность в «телятнике», иными словами, в товарном вагоне, в котором соорудили нары для лежания. Естественно, наш состав движется на Восток, а навстречу нам следуют воинские составы с живой силой. Наш гражданский поезд никуда не торопится, частенько надолго застревая в открытом поле. Бывает, там же останавливаются и встречные поезда. Тогда и военные, и гражданские высыпают из своих вагонов и перемешиваются друг с другом. Солдаты берут на руки малолетних детей, весьма вероятно думая при этом, доведётся ли когда-нибудь взять на руки своих собственных чад. Конечно, это касается прежде всего немолодых солдат, у которых дома остались семьи. Именно такой солдат запомнился мне во время очередной встречи составов на остановке. Немолодой, высокий, немного нескладный, поднявший высоко в воздух маленького ребёнка, как бы говоря ему: «Не бойся, малыш! Я защищу тебя!». Поди угадай, какая судьба была уготована и этому солдату, и этому ребёнку.
На станцию назначения мы прибыли глухою ночью, и долго ждали, когда за нами приедут. Наконец приехали, приехал, вернее, – кто-то на велосипеде, оснащённом велосипедным фонариком. В конечном итоге мы оказались в каком – то башкирском колхозе, где нас накормили и распределили затем по домам его обитателей. В качестве еды нам предложили суп – лапшу. Поначалу он показался мне очень вкусным, но у него довольно скоро обнаружился большой недостаток, именуемый постоянством – блюдо это нам неизменно предлагали изо дня в день: в результате через какое-то время эта еда мне уже в горло не лезла. Должен отметить и следующий факт: отношение к эвакуированным со стороны местных жителей было самое благожелательное.
Немного обустроившись на новом месте, мама пошла работать в колхоз – скорей всего счетоводом. В нём она проработала конец лета, осень и начало зимы. Затем мы перебрались в районный центр.
От моей «колхозной» жизни в памяти у меня осталось несколько эпизодов достойных упоминания. Два из них были тесно связаны с огнём.
Сейчас, в начале третьего тысячелетия от рождества Христова, спички в домашнем хозяйстве уже почти не встречаются, а в середине прошлого века в доме без них было никуда – с их помощью зажигали газ в газовых плитах на кухне и в газовых колонках в ванных комнатах, с их помощью зажигали свечи и керосиновые лампы, если в помещении вдруг отключалось электричество, с их помощью разводили огонь в печах. В конце концов, с их помощью закуривались папиросы, сигареты, табачные трубки и так называемые «козьи ножки». Последние изготавливались, когда в распоряжении курильщика имелись только табак или махорка. В этом случае брался кусок газеты, из него скручивался некий конусообразный объёмчик, пережимаемый на каком – то расстоянии от его вершины. Вершина содержала маленькое отверстие. Через него табачный дым мог попадать в рот курильщика и далее, в его лёгкие. По своей конфигурации этот пережатый объём напоминал козлиную ногу. Далее через открытый раструб этой газетной конструкции засыпалась порция махорки или табака. Чтобы курительная субстанция не высыпалась наружу, внутренний объём ножки (считая от пережатой её части) засыпался не полностью. Затем выходная часть этой «народной сигареты» закупоривалась газетной бумагой, расположенной выше уровня махорки в расширяющейся части конуса. Всё, готово! Бери теперь вершину «козьей ножки» в рот раструбом вверх, подноси к нему огонь зажженной спички и кури себе на здоровье. На здоровье ли?!
Поскольку папиросы в то время были, по сути, роскошью, большинство граждан Советского Союза от глубокого тыла и до самой передовой обходилось этими самыми козьими ножками, или цигарками, если хотите. Табак и махорку держали при этом в специальных кисетах. Естественно, со спичками во время войны обычно были большие проблемы, особенно на передовой. В этом случае на помощь приходили огниво и трут. В те годы и много позже в народе шутили, когда начинало «пахнуть керосином», войной, иными словами: «Не время ли спешно закупать мыло, соль и спички?». В каждой шутке частенько скрывается доля правды, если судить о спичках, лежащих частенько на самом видном месте. Именно, частенько, чего делать было никак нельзя. Не зря же в те времена на каждом шагу на глаза попадались обращения – просьбы к гражданам – прятать спички от малолетних детей. В одном из домов деревни, приютившей меня с мамой, спички спрятаны не были. Возможно, даже преднамеренно – из-за желания хозяев дома щегольнуть спичечным достатком. (Шучу!) Этот спичечный достаток едва не вылился в спичечную катастрофу. Сегодня я уже не помню, проживали мы в этом доме или же мама пришла туда по какому-то делу, прихватив меня с собою. Главное в другом. В то время, когда мама о чём-то разговаривала с хозяевами дома в жилой комнате, я был предоставлен самому себе и занялся обследованием сеней дома. В них я обнаружил несколько снопов какой-то сельскохозяйственной культуры и… спички. Одна из них была мной зажжена и поднесена горящим огнём к одному из снопов. Тот начал гореть. Тут я страшно испугался и поторопился погасить огонь. Тем не менее, мне очень хотелось ещё что-нибудь поджечь, вне дома, разумеется. Сухая трава для этого вполне подходила. Вскоре она горела уже вовсю.
К счастью, всё завершилось вполне благополучно. Огонь вовремя заметили, и пожарная команда, вооружённая почему-то также и охотничьими ружьями, быстро прибыла на месте происшествия. Пожар был ликвидирован, а у мамы состоялся неприятнейший разговор с сельчанами. Короче, не разрешайте малолетним детям играть со спичками! Прячьте их от малолетних детей!
А вот ещё эпизодик из того времени. На этот раз всё произошло в доме, в котором мы проживали.
Дело было днём, когда мама была на работе, а я без присмотра остался дома. На этот раз у меня случились проблемы с кишечником, и я, говоря открытым текстом, элементарно уделался. Естественно, «мои фекальные ароматы» быстро распространились по всему дому. Хозяйка его, почти не говорившая по – русски, немедленно побежала за моей мамой к ней на работу. Найдя её, она закричала: «Бесрак! Бесрак!» Мама, между тем, никак не могла понять, в чём дело. Что за «бесрак» такой. Положение спас какой-то мамин сотрудник, догадавшийся, в чём дело.