Патриарх Никон
Шрифт:
— Будет-де за трапезою сегодня с патриархом и игумен, и казначей, и ризничий, и наместник...
Обрадовался Тимошка и подумал:
— Вот уж приворожу кого ни на есть, и будет мне благо.
Поднялся он радостно и отправился обедать в кухню.
Пообедав, он лёг немного поспать, как влетают в их келию повар и Михайло. Повар ревёт:
— Как! Да чтоб я, да испортил патриарха... Да в петлю готов... что ты, что ты...
— А кто ж?.. Джелебы я кухтовал... а то кто же? А там патриарх, игумен, казначей, ризничий и наместник лежат, задрамши
— Приворот! Богородица святая, да уж не я ли?— воскликнул Тимошка.
— Как, ты? — крикнули оба.
Плача и чуть-чуть не вырывая волосы из головы своей, Тимошка-портной рассказал им о приворотном зелье, которое дал ему чернец Феодосий, и как он сунул шарики в хлеб.
— Беги же, — крикнул ему повар, — к патриарху, а ты, Михайло, отыщи чернеца... Он, кажись, в кузне... с кузнецом... тот взял его к меху...
Вошли повар и портной Тимошка в келию патриарха.
Это была довольно большая комната в несколько окон; на полу разостлан был большой татарский ковёр, вокруг стен татарские диваны, и в углу виднелись дорогие образа с лампадкою. Стол не был ещё убран. Начальство обители лежало в больших муках на диванах, а патриарх бегал по комнате и сильно стонал.
— Батюшка, святейший патриарх... без вины виноват... Дал мне чернец Феодосий приворотное зелье... да наделал я катушки, да в хлеб тебе... Хотел милости твоей заслужить...
— Какое зелье... говори скорей, — закричал патриарх.
— И сам-то не знаю... точно крупа мелкая... а он говорил: мука-де...
— Крупа?.. Да это не мышьяк ли?.. Хорошо, что сказал, — произнёс с лихорадочным жаром патриарх. — Повар! скорей кипятку... кипятку... да в два чайника... да несколько постаканчиков... А ты, Тимошка, пойди в свою келию и жди приказа.
Тимошка ушёл в свою келию, и повар, спустя несколько минут, возвратился к патриарху с кипятком и со стаканами.
Патриарх достал из ларца две пачки и из каждой из них высыпал в чайник горсть порошка и помешал там ложечкою. Спустя некоторое время он разлил приготовленное и обратился к страдающим монахам:
— Пейте вот это — это безуй-камень... Да чтоб вы не боялись, так глядите, и я пью... А там мы из другого чайника выпьем индроговый песок.
Монахи едва волочили ноги, приблизились к столу и начали пить настой; после того патриарх налил им по стакану настоя индрогового песка. Монахи, выпив того и другого, почувствовали как будто лучше, и патриарх велел принести ещё горячей воды.
Между тем как патриарх спасал и себя и монастырское начальство от смерти, поляк Ольшевский отправился в кузню, находившуюся на берегу Онеги.
Он заехал там чернеца Феодосия и Михайлу.
— Альбо то можно, — начал дипломатически Ольшевский. — Святейшего да зельем, да приворотным...
— Що це таке, — выпучил глаза Михайло, ничего не понимая.
— Що?.. да вот что... Эвтот, значит, чернюк дал Тимошке-портному приворотное зелье, и тот всунул его в хлеб... Ну и у с зятейшего животики, ой! ой! ой!
Едва он это произнёс, как чернец шмыгнул из кузни.
Поляк и Михайло бросились за ним; последний захватил из кузни молот.
— Лайдак! Кеп! — кричал ему вслед поляк, а тот мчался прямо к реке.
Прибежав к Онеге, Феодосий бросился в реку, чтобы переплыть на другую сторону.
— Альбо то можно... а я и плавать не умею...
— Я за вас, пан Ольшевский... а вы вон в ту лодку... вон стоит...
Ольшевский побежал к лодке, а Михайло кинул на берег молот, имевшийся у него в руках, и бросился в воду. Отплыв несколько саженей, ему сделалось жаль молота. «Ещё украдут!» — подумал он, и возвратился на берег, взял увесистый молот и, бросившись в воду, поплыл оригинальным образом; он как будто по грудь ходил, подняв высоко молот над головою, и, помахивая им, выкрикивал:
— А ну! а ну же… ну!..
Феодосий, слыша такие восклицания за собою, сильно заторопился.
— Ай, дожену! — кричал ему хохол.
Так проплыли они более половины ширины реки; но вот Феодосий, вероятно, от того, что сильно торопился, чувствует, что слабеет.
Медленнее он начинает двигаться, и течение начинает его сносить.
— Ага! утонешь... держись за воду! — раздаётся за ним хохот хохла.
— Да не бись... серденько... ере... ере... как вас там... Феодосий... Не втопитесь — не дамо... ещё нам треба знати, звиткиль узявся ты, да кто навчив... робить нам пакость, — кричал ему вслед Михайло.
— Батюшка... ратуй... тону, — завопил Феодосий.
— Не втонешь...
И вот могучая левая рука хохла схватывает его за руку, а правая всё же не выпускает молота.
— Теперь кажи... звиткиль взявся?.. Кто навчив? Кажи, не то молотом по лбу.
— Никто.
— Никто... гляди, — и Михайло погрузил его в воду.
— Скажу, скажу, дяденька...
— Кажи.
— Митрополит Питирим...
— Як? як? В пятерых?
— Питирим... Питирим...
— Чую... Ещё кто?
— Больше никто.
Кузнец снова погружает его в воду.
— Ай! дяденька, скажу...
— Кажи.
— Архимандрит чудовский Павел.
— Добре.
Переплывают они на другой берег, — в это время показывается лодка с Ольшевским.
— Добже... дзинькую пана, — кричит он и, причалив лодку, выскакивает на берег.
Кузнец рассказывает, что Феодосий сказал, что дал ему зелье митрополит в «пятерых» и архимандрит Павел.
— Врёт он, — отрицает Феодосий своё прежнее признание.
— А коли ты кажешь, шо то брехня, що я казав, так поплывём зновь...
Михайло схватывает его в охапку, бросает в реку и сам кидается туда.
— Ай, утопит, — вопит Феодосий.
— Покайся! — кричит ему поляк. — Надея на Бога, правды доищемся... Втопи его, Михайло.
Михайло погружает того на несколько минут в воду.
— Михайло правду говорил, — ревёт Феодосий.
— Коли правду, так подашь ты сказку патриарху? — спрашивает поляк.
— Подам.