Патриарх Никон
Шрифт:
Тогда духовные и светские были более сближены одинаковостью интересов и обычаев, чем теперь: они были, поэтому, откровеннее друг с другом и не стеснялись меж собою.
Раз гости приглашены в комнату или в кабинет хозяина, были они уж, как говорится, нараспашку.
В кабинете сидели: сам хозяин, митрополит Питирим, толстый, с брюшком и заплывшими от жира глазами; архимандрит Павел, — как уже я говорил в одном месте, — красивый, чернобровый, с белыми ручками господин, немного женоподобный; Родион Стрешнев, Алмаз Иванов и Хитрово.
Все
От Алмаза Иванова они узнали уже исход извета Никона об его отравлении, и вот они собрались потолковать, что делать дальше.
— Да что и поделать, — молвил дьяк Алмаз, — ведь пятнышка на нём, хитрице, нетути... Управлял он государевым делом шесть лет и всею казною заправлял... перебрали, пересмотрели все дела во всех приказах и судах — чист, как божья роса... светел, как алмаз...
— Я, — прервал его митрополит Питирим, — отписал всюду, во все монастыри и протопопам: нет ли на Никона челобитчиков, аль не брал ли посул?.. и ниоткуда ничего, — только бьют челом, что он не так скоро их посвящал... Да и то в те поры было ему не до них.
— Да что же делать? — с отчаяньем спросил архимандрит.
— А вот что я надумал, — молвил Алмаз, — нужно сделать так, чтобы его бесить... выводить из терпения... и он учнёт продерзости делать и царским послам, аль, быть можем, и царю, и тогда... тогда мы напустим на него митрополита газского Паисия... Тем же часом нужно Паисия сблизить с царём. Это, Хитрово, уж твоё дело... твоя тётушка Анна Петровна пущай митрополита к себе в терем впустит, а там и с царицею познакомит.
— Вот я так попрошу дядюшку Семёна Лукича Стрешнева; пущай, как царский дядя, возьмёт Паисия под свою высокую руку и доложит батюшке-царю.
— Я же, — вставил Боборыкин, - берусь начать дело. Должен я вам поведать, что вотчина моя на границе Нового Иерусалима и на границе вотчины бывшего коломенского архиерейского дома. Архиерейская вотчина была тоже наша, да отец мой по завещанию отписал её коломенскому епископу... Вот затеял патриарх строить на моей земле «Новый Иерусалим» и купил у меня землишку, а как упразднил он коломенскую епископию, так получил от царя грамоту, что к обители отходят все вотчины той епископии... Так и отошла к нему и отца моего вотчина.
— И прекрасно, — крикнул Алмаз. — Теперь ты и бей челом царю: отписать-де вновь вотчину к себе.
— Я и того не сделал, — прервал его Стрешнев, — пожаловал я вотчину на «Новый Иерусалим», а потом ничего не дал, жалованной грамоты не дал, и делу конец. Так и тебе, боярин, мой совет: запиши ты свою землю и скажи «моя», и делу конец.
— Пожалуй, — заметил Алмаз, — так и лучше будет; он разгневается, а коли царь твою, боярин, руку возьмёт, то он осерчает и пойдёт писать.
— Ладно, ладно... — велю запахать землицу и засеять хлебом, — обрадовался Боборыкин: — Только глядите, чтоб царь не осерчал...
— Мы все за тебя...
— Отстоим, — раздались голоса.
— Одного только попрошу у вас, — сказал Боборыкин, — залучите к себе всех раскольничьих протопопов и попов, особливо Аввакума и Неронова... Они много нам помогут...
— Я берусь переговорить с царём, — сказал Питирим. — Аввакум духовником у родственников царицы: Федосии Морозовой и Евдокии Урусовой; а Неронова и царь жалует, с ними Морозов поладит.
— Ладно, ладно, — закричали все, — мир с раскольниками... Они нам помогут низложить Никона, для них он антихрист, латынянин, лютерянин, кальвинист — что хотите...
После того пошли здравицы, и позднею ночью всех развели по домам, с перенесением на ложе сна.
На другой лень Боборыкин послал своего дворецкого нарочито распорядиться о засеве монастырской земли; Хитрово же на другой день рано утром заехал в Чудов монастырь, взял оттуда митрополита газского и свёз его к тётушке Анне Петровне, где он оставил его вести с нею душеспасительные беседы.
Митрополит был красивый, женоподобный, черноглазый и чернобородый грек, составивший себе карьеру своей красотой, но теперь он был уже желчный, лукавый и нервный человек.
Говорил он витиевато, льстиво и вкрадчиво. Анну Петровну он в один сеанс привлёк на свою сторону: он наговорил ей столько любезностей, столько льстивого, что вдовушка растаяла...
Неудивительно, что вскоре она познакомила его и с царицею Марьею Ильиничною, которая часто её посещала; а там он добрался и до царя.
Охотно Питирим, при церковной службе и обряде, стал уступать ему первенство, будто бы как представителю двух патриархов: константинопольского и иерусалимского, и делалось это для того, чтобы царь обратил на него серьёзное внимание.
Молитвами его царица вскоре зачала и в следующем году родила желанного сына Фёдора.
Бояре в это время и в приказах, и на воеводствах, и в боярской думе овладели решительно всеми не только светскими, но и духовными, и церковными делами.
Была совершенная анархия, и нельзя было даже в точности определить, чья партия господствовала и какой приказ старший. И в это-то время установилось понятие: чем честнее (в смысле чествовать) боярин, тем более прав имеет и его приказ.
Так было и на воеводствах.
Между тем как такие дела совершались в Москве, Никон прибыл из Крестного в «Новый Иерусалим».
Здесь он застал в большой горести крестьян, приписанных к этому монастырю: все поля их засеял боярин Боборыкин своим хлебом и им грозил в тот год голод.
Никон возмутился этим поступком и написал государю жалобу, в которой просил, чтобы разобрали дело по документам.
На это не последовало ответа. Тогда Никон послал царю другую жалобу, в которой объяснил, что не могут же крестьяне его монастыря остаться зимою без средств к существованию, а потому он просит ускорить решением дела, иначе он должен принять против Боборыкина иные меры.