Патриарх Никон
Шрифт:
Ответа не воспоследовало. Приближалась, однако ж, жатва, и Боборыкин мог бы снять хлеб, а потому монастырские крестьяне, не дождавшись указа из Москвы, вышли в поле, сжали и свезли в монастырь весь хлеб.
Боборыкин подал царю жалобу. Тогда немедленно же получен указ: всех крестьян выдать в Москву.
В день получения этого указа, после обеда, явился к патриарху Ольшевский и объявил, что нищенка-странница желает его видеть и принять от него благословение.
Никон, принимавший всех безразлично, велел её впустить в свою келию.
Нищенка, подойдя к его благословению, остановилась и глядела на него пристально и молча.
— Инокиня Наталья! — воскликнул Никон, бросившись обнимать её.
— А я думала, что ты, Ника, забыл меня.
— Не забыл я тебя, а горя было столько... столько забот, что я и себя не помнил. Да и от тебя вестей не было...
— Жила я у Богдана Хмельницкого... его похоронили... нельзя было покинуть семью его: скорбную жену Анну... а там Нечая схватили наши, и жена его, т.е. Катерина, дочь Богдана, тоже осиротела... Да и Даниил Выговский
— Бедная, несчастная страна, и всё оттого, что нет там хозяина.
— Умирая, Богдан всё кричал: дайте мне Никона... Да, кабы ты приехал туда, иное дело... Да и Юрий Хмельницкий, коли ты не приедешь туда, отречётся от гетманства и пойдёт в монастырь.
— Да как же туда приехать? Царь не пущал при Богдане, а теперь подавно.
— Беги.
— Бежать, да как?
— Я средства дам... Приедут сюда из Украины семь казаков с охранными листами, поступить в монастырь; ты с теми же листами да и на их лошадях и уезжай. Они приедут из Конотопа, а ты поезжай на Нежин и Киев.
— Но как бежать?.. Царь озлится, изменником станет обзывать.
— Уходи, Ника, от зла. Осудил тебя их собор православный к лишению архиерейства, священства и чести... Гляди, пойдут они ещё дальше: соберут раскольничий собор, и сожгут тебя... аль на веки заточат... А Малороссия, гляди, гибнет без тебя, а там погибнет и Русь... Коли тебе не жаль себя, пожалей народ... пожалей о том, что ты сделал... Отвернулся ты от государева дела и гляди: под Конотопом конница наша вся погибла, в Литве всё войско наше истреблено. Шереметьев в Польше у татар, Юрий Хмельницкий поддался ляхам.
— Нельзя... как бежать?.. А Новый мой Иерусалим кто кончит?.. Что станет со всею братиею?.. Да и бояре, и раскольники обрадуются... Бояре и теперь говорили, как я в Крестовом жил: «Вот, дескать, наша взяла, — Никон испужался». А Неронов да Аввакум всюду смущают народ. «Никона, — говорят они, — прогнали за еретичество; нас же с честью вернули, как страстотерпцев за православие, да за древлее благочестие»; а иным говорят они: «Никон покаялся в еретичестве, да удалился, во пустыножительстве льёт слёзы покаяния». А коли я бегу, ещё хуже будет... Да и жаль мне царя Алексея... люблю я его, как сына... дорог он мне... да и Русь-то мою так жаль, так жаль... иной раз заплакал бы...
У Никона показались слёзы на глазах.
Инокиня Наталья расплакалась.
– Поеду я в Москву, — сказала она, — буду у царя, у царицы и боярынь. Узнаю всю подноготную... и коли опасность какая ни на есть, отпишу тебе... У тебя же будут сегодня же казаки... и ты приготовься к отъезду, Я тебе из Москвы отпишу... Теперь благослови... я поеду.
— Поезжай, Натя... Бог да благословит тебя... Но ты там скажи им... приемлют они на себя суд по делам веры, и им — грех... тяжкий грех... Духовный суд судит по евангельскому обету — с любовью... а они режут языки, отсекают руки, сжигают во срубах... Чем, опосля того, мы лучше инквизиторов Гишпании?.. Наделают они бед, коли возьмутся да своим судом судить раскольников: начнутся пытки, пойдёт в ход и плеть, и кнут, и секира, и сруб... Страшно и подумать, что будет... Из десятка безумных попов сделают они сотни тысяч раскольников; из искры раздуют пламя, и устоит ли тогда наша очищенная вера?.. наше православие?.. Погибнет дело рук моих, да и я с царством погибнем, разве Богородица заступится за нас.
Он стал ходить в возбуждённом состоянии по своей келии:
— Настанет, Натя, день, когда безумцы... раскольники... очнутся... поймут, кто прав, кто виноват. Теперь их призвали в Москву, чтобы низложить меня, и они низложат, — сила теперь на их стороне... Но того они не понимают в безумии своём, что с моим низложением они сами погибнут. Теперь Никон их жалеет как блудных детей, умоляет смириться и наказует по-духовному: постом, молитвою, лишением сана... а кровожадным боярам — это не на руку... И коли они-то, раскольники, меня сокрушают, их защитника, боярство заберёт их тогда в свои лапы, жилы повытянет из их тела, кости размозжат, члены отсекать будут и, коли нечего будет более рвать на части, бросят в сруб и медленным огнём будут жечь — в угоду дьяволам, своим братьям... Повидайся гам с протопопом Аввакумом и скажи ему моё последнее слово, вместе со словом любви и всепрощения.
Они облобызались, и инокиня, растроганная, вышла от патриарха.
— Нет, — подумал он, — нужно последнее средство употребить. Пущай она там дьячит [44] ... и всё же я ему напишу... напишу всю правду... Напишу так, чтобы камни размягчились... а коли и это не пособит, то тогда... тогда Никон... отряси прах своих ног от сих мест и беги... беги туда, где вера ещё не погибла, где ещё бьётся сердце человека... беги туда, где примут тебя с любовью и почётом. Сейчас напишу царю грамотку, и коли ответа не будет, значит сам Господь Бог велит мне бежать от сих мест.
44
Ходатайствует (на тогдашнем языке).
Сидит и пишет:
«Начинается наше письмо к тебе словами, без которых никто из нас не смеет писать к вам [45] ; эти слова: «Богом молю и челом бью». Бога молю за вас по долгу и по заповеди блаженного Павла апостола, который повелел прежде всего молиться за царя. И словом, и делом исполняем свои обязанности к твоему благородию, но щедрот твоих ничем умолить не можем. Не как святители, даже не как рабы, но как рабичища, отовсюду мы изобижены, отовсюду гонимы, отовсюду утесняемы. Видя святую церковь в гонении, послушав слова Божия: «аще гонят вы во граде, бегите во ин град», — удалился я и водворился в пустыни, но и здесь не обрёл покоя. Воистину сбылось ныне пророчество Иоанна Богослова о жене, которой родящееся чадо хотел пожрать змий и восхищённо было отроча на небо ж к Богу, а жена бежала в пустыню, и низложен был на земле змий великий, змий древний.
45
Здесь впервые Никон пишет царю «вам». Письмо это буквально историческое.
Богословы разумеют под женою церковь Божию, за которую страдаю теперь заповеди ради Божия... Больши сея любве никто же и мать, да аще кто душу положит за други своя; и мы, видя братию нашу биенными [46] , жаловались твоему благородию, но ничего не получили, кроме тщеты, укоризны и уничижения; тогда удалились мы в место пусто. Но злонамеренный змей нигде нас не оставляет в покое; теперь наветует на нас сосудом своим избранным, Романом Боборыкиным, без правды завладевшим церковною землёю. Молим вашу кротость престать от гнева и оставить ярость. Откуда ты такое дерзновение [47] принял сыскивать о нас и судить ны? Какие законы Божии велят обладать нами, Божиими рабами? Не довольно ли тебе судить в правде людей царства мира сего? В наказе твоём написано повеление, — взять крестьян Воскресенского монастыря, — по каким это уставам?.. Послушай. Бога ради, что было древле за такую дерзость над Египтом, над Содомом, над Навуходоносором царём? Изгнан был богослов (апостол Иоанн) в Патмос: там благодати лучшей сподобился, благовестие (Евангелие) написать и Апокалипсис. Изгнан был Иоанн Златоуст, и опять на свой престол возвратился; изгнан митрополит Филипп, но паки стал против лица оскорбивших его [48] . И что ещё прибавить? Если этими напоминаниями не умилишься, то хотя бы и всё писание предложить тебе, не поверишь. Ещё ли твоему благородию надобно, да бегу, отрясая прах ног своих к свидетельству в день судный [49] ?.. Великим государем больше не называюсь, а какое тебе прекословие творю? Всем архиерейским рука твоя обладает. Страшно молвитя, но терпеть невозможно, какие слухи сюда доходят, что по твоему указу владык [50] посвящают, архимандритов, игумнов, попов ставят и в ставленных грамотах пишут, равночестна Св. Духу, так: «по благодати Св. Духа и по указу великого государя»... Не достаточно-де Св. Духу посвятить без твоего указа!.. Но кто на Св. Духа хулит, не имеет оставления. Если и это тебя не устрашало, то что устрашить может, когда уже недостоин сделался по своему дерзновению. К тому же повсюду, по св. митрополиям, епископиям, монастырям без всякого совета и благословения, насилием берёшь нещадно вещи движимые и недвижимые, и все законы св. отец и благочестивых царей и великих князей, греческих и русских, ни во что обратил, также отца твоего, Михаила Фёдоровича, и собственные свои грамоты и уставы, уложенная книга, хотя и по страсти написана [51] , многонародного ради смущения, но и там поставлено: в монастырском приказе от всех чинов сидеть архимандритам, игуминам, протопопам, священникам и честным старцам: но ты всё упразднил: судят и насилуют [52] , и сего ради собрал ты на себя в день судный велик собор вопиющих о неправдах твоих. Ты всем проповедуешь поститься, а теперь и неведомо, кто не постится ради скудости хлебной, — но многих местах и до смерти постятся, потому что есть нечего. Нет никого, кто бы был помилован: нищие, слепые, хромые, вдовы, чернецы и черницы, — все данями обложены тяжкими, везде плач и сокрушение, везде стенание и воздыхание, нет никого веселящеюся во дни сии».
46
Здесь намёк на палочную расправу Хитрово с князем Вяземским.
47
Начал святейший за здравие и кончил за упокой. Начинает он с этого места горячиться.
48
Здесь намекает он на перенесение св. мощей в Москве.
49
В этом месте он упоминает о предстоят см своем побеге.
50
Отец Павел, архимандрит чудовский, в это время пожалован в митрополиты крутицкие.
51
Здесь он явно восстает против жестокости наказаний уложения, о чём мы ниже увидим, что он протестует не только по делам веры, но и в других случаях.
52
Здесь говорится о тяжелых порядках гражданского уголовного суда: правёже, пытках и казнях.