Патриарх Никон
Шрифт:
Он замолчал, но заметался на постели и жаловался на стеснение в груди и на то, что от лежания у него болит то там, то сям. Жена его Анна, дочь Катерина и Юрий помогали ему поворачиваться с боку на бок и подавали ему воду, так как он жаловался на жажду.
Часа в четыре он заснул на несколько минут, но вдруг проснулся и крикнул:
— Ганна, Катя, поглядите, Никон не приехал ли?.. Мне казалось, точно он подъехал к крыльцу.
— Никто не приезжал, — ответила жена его.
— Никто? Так это был сон... сон... а я как будто его видел,
Он умолк и больше не говорил: к пяти часам великого человека не стало.
V
ПЕРВАЯ РАЗМОЛВКА НИКОНА С ЦАРЁМ
После свидания с Бутурлиным и крупного разговора с ним Богдан Хмельницкий отправил послом в Москву одного из приближенных своих, Павла Тетерю.
Прибыв в Москву, Тетеря насилу добился официального приёма царём 4 августа. Царь принял его торжественно, и Павел Тетеря сказал витиеватую речь, очень длинную и составляющую набор фраз.
Вот её начало:
«Егда благодарованную пресветлейшего вашего царского величества державу нынешними времяны над малороссийским племенем нашим утверждённу и укреплённу внутренними созираю очима, привожду собе в память реченное царствующим пророком» и т. д.
После этой речи, не откладывая в долгий ящик, бояре задали посланнику вопросы, относящиеся до утверждения воеводской системы управления Малороссиею.
Оратор давал уклончивые ответы, а по политическим вопросам прямо сказал, что гетман постарается склонить к миру шведов и будет поддерживать в Польше домогательство царя, чтобы после смерти Яна Казимира избрали его в короли.
Этим переговоры посла ограничились с боярами, но вовсе не для этого приехал Павел Тетеря в Москву, у него была совершено иная цель: он рассчитывал возвратиться в Киев с патриархом Никоном.
Но как это устроить?
Он отправился в Андреевский монастырь к Епифанию Славенецкому.
Учёный монах принял соотечественника своего радушно, угостил его варениками с гречневою кашею, пампушками с чесноком, гороховым супом, причём не была забыта и чарка.
После нескольких возлияний обе стороны сделались откровенны:
— Да ведь я, отец Епифаний, собственно, за вашим Никоном приехал, — молвил Тетеря.
— Напрасные разговоры, — махнул рукою Епифаний. — Бояре Никона из Москвы не выпустят, в особенности в Малороссию. Он теперь уже пишется: великий государь и патриарх Великой, Малой и Белой Руси. Так коли он поедет в Киев да засядет там, то будут два великих государя; один в Киеве, другой в Москве. Лучше, таким образом, держать его в Москве, так, знаешь, под рукою.
— И в плену? — подсказал Тетеря.
— Отгадали, земляк. Впрочем, заезжайте к патриарху и поговорите с ним. Быть может, он уговорит царя и бояр отпустить его в Киев. Болезнь Богдана, желание его, чтобы избрали сына его в гетманы, и необходимость поставить туда митрополита — быть может, и заставят их склониться на просьбу малороссов.
— Когда же можно видеть патриарха?
— Поедем туда хоть тотчас.
— Едем на моих лошадях.
Они вышли, сели в коляску Тетери и помчались в Москву.
Патриарх, если он был только в своих палатах, всегда сидел в своей комнате за работой.
Епифаний без доклада повёл к нему малороссийского посла.
После обычного в то время поклона до земли Епифаний и Тетеря подошли к патриаршему благословению, причём Епифаний представил Тетерю как посла от гетмана.
— Слышал я, почтенный посол, — начал Никон, — что тебя приняли очень ласково и с почётом у царя, и что от тебя потребовали объяснения о малороссийских неправдах... и воровствах.
— Я бы дал ответ — о неправдах воевод, а от нас не было ничего не по-Божьему; мы теперь готовим на крымского хана большую рать и ждём только ваших бояр.
— Бояре Ромодановский и Шереметьев идут к вам.
— И с Божьей помощью, святейший патриарх. Но кабы ты смиловался на наше слёзное моление и приехал в Киев, то поставил бы и нового митрополита и утвердил бы гетманского сына Юрия.
— Говорил я с царём, да он не пущает.
— Прежде гетман Богдан был немного нездоров, а теперь на смертном одре.
— Я этого не знал, почтенный посол. Нужно сообщить об этом царю — быть может, он и отпустит меня в Киев. Я тотчас же к нему поеду.
Патриарх благословил пришедших, и те вышли.
Никон только что начал одеваться, как появился у дверей строитель Нового Иерусалима, архимандрит Аарон.
— Что скажешь, отец архимандрит? — спросил Никон благосклонно.
— Был я, святейший патриарх, по твоему приказу во всех приказах, чтобы откуда-нибудь достать хотя несколько денег; у нас рабочие наняты, время летнее, камень, доски и иной лес подвозятся. Теперь ограда уже готова, башня тоже, церковь заложена, нужно бы подогнать стены до крыши, а тут денег ниоткуда. В приказах всюду один ответ: без царского указа серебра не выдадим — на войну нужно.
— Да ведь я-то расплачивался на приказные нужды своими деньгами, так пущай хоть часть возвратят... притом разве мой указ не одинаков с царским? Кто же осмелился это говорить?
— В дворцовом: Милославский и Морозовы, в других: бояре — Романов, Черкасские, Трубецкой и другие.
— Странно, — воскликнул патриарх, — прежде без моего указа не отпущали деньги, а теперь без царского. Прежде царь велел ослушников моего указа судить, а теперь он велел моего указа не слушать... притом я не прошу их казны, прошу немного лишь, чтобы возвратили моё. Не могу же я в монастыре не кормить людей и не платить рабочим. Еду я сейчас к царю, а ты подожди.