Патрик Кензи
Шрифт:
— Полоумный Дэйви полез в бутылку из-за сына? — спросил я.
— Уж надо думать, — сказал капитан Гронинг. — Но что тут поделаешь! Понятно, он нам стал втирать очки, как это водится, дескать, сынок мой кокаином не баловался и все такое, но потом-то что? К счастью, расклад сейчас у гангстеров такой, что Дэйви там не котируется, и мне плевать на него.
— Значит, Полоумный Дэйви — это мелкая сошка? — сказал я.
— Или рыбешка, — сказал капитан Гронинг.
— Или рыбешка, — повторил я, обращаясь к Энджи.
И заработал еще один удар ногой.
14
Помещение
Кабинет Эверетта Хемлина выходил на сторону церкви Св. Троицы, а в холодный ясный вечер вроде сегодняшнего вид из него открывался чуть ли не до Кембриджа. Вообще-то оттуда можно было разглядеть и Медфорд, но не думаю, что нашлись бы любители заглядывать так далеко.
Мы попивали снятое Эвереттом с полки бренди и поглядывали на его фигуру — стоя возле своей стеклянной стены, он устремлял взгляд на город, ковром раскинувшийся внизу у его ног и светившийся мириадами огней.
Выглядел он что надо, этот Эверетт. Прямой как палка, кожа натянута так туго на жесткий его костяк, что мне всегда казалось — стоит провести по его телу острым краем бумажного листа, и плоть моментально расползется раной. Серебристые, как оружейная сталь, волосы плотно прилегали к черепу, и я никогда не видел на его щеках не то чтобы щетины, а даже тени небритости.
О работоспособности его слагали легенды — он зажигал свет, входя в контору ранним утром, и тушил его поздним вечером. Сам он не раз говорил, что человеку, которому для сна требуется больше, чем четыре часа, доверять не стоит, потому что лень и стремление к роскоши — прямой путь к предательству, а спать больше четырех часов — роскошь. Еще мальчишкой во время Второй мировой войны он служил в армии, но и теперь, пятьдесят лет спустя, он выглядел лучше большинства мужчин его возраста.
Бросить работу Эверетта Хемлина могла заставить только смерть.
— Вам известно, что обсуждать это я не имею права, — сказал он, устремив взгляд на наши отражения в стекле.
Я в свою очередь устремил взгляд на его отражение.
— Не для протокола, Эверетт, пожалуйста.
С мягкой улыбкой он поднес к губам стаканчик и пригубил бренди.
— Ты знал, что застанешь меня одного, Патрик. Ведь правда же?
— Я мог это предположить. Свет в твоем квадрате виден с улицы, если знать, куда смотреть.
— Без моего компаньона я, конечно, был бы беззащитен перед вами, реши вы положить старика на обе лопатки.
Энджи хмыкнула.
— Брось, Эверетт, — сказала она. — Будет тебе!
Он отвернулся от оконного стекла, и глаза его блеснули.
— Ты, как всегда, сногсшибательно выглядишь, Энджела.
— Лестью нас с толку не собьешь и от вопросов наших не отмахнешься, — сказала Энджела, но при этом все-таки покраснела и румянец залил волной ее шею под подбородком.
— Ну давай, милашка ты эдакий, — проговорил я. — Скажи теперь и мне, как хорошо я выгляжу.
— Дерьмово ты выглядишь, парень. Все еще стрижешься сам, как я вижу.
Я засмеялся. Мне, как и другим, всегда нравился Эверетт Хемлин. Чего нельзя было сказать о его компаньоне Адаме Коле. Эверетт без труда умел расположить к себе людей, качество, не очень согласующееся с его военным прошлым, его строгостью и его умением четко разграничивать добро и зло.
— Зато мои волосы полностью мои, Эверетт.
Эверетт потрогал жесткий ежик волос на макушке.
— Ты хочешь сказать, что я переплатил за накладку?
— Эверетт, — сказала Энджи, — если ты будешь так добр, что сообщишь нам, почему у «Хемлина и Коля» отказались заниматься делом Тревора Стоуна, мы не станем больше обсуждать твою прическу и твою лысину, могу тебе это обещать.
Эверетт легонько мотнул головой — движение, в котором я по опыту усмотрел отказ.
— Нам тут требуется помощь, — сказал я. — Мы пытаемся отыскать двоих — Дезире Стоун и Джея.
Он обошел свое кресло и, прежде чем сесть, казалось, тщательно его осмотрел, а потом, усевшись, повернул так, чтобы глядеть прямо на нас, и положил руки на стол.
— Патрик, — начал он, и тон его был мягок почти по-отечески, — ты знаешь, почему Хемлин и Коль предложили вам работу через семь лет после того, как вы отвергли наше первое предложение?
— Позавидовали нашей клиентуре?
— Вряд ли. — Он улыбнулся. — Строго говоря, Адам поначалу был против этой идеи.
— Неудивительно. Он нас недолюбливал.
— Да уж. — Он откинулся в кресле, согревая в горсти свой стаканчик бренди. — Я убедил Адама, что вы оба — опытные следователи с удивительными, некоторые бы даже назвали их поразительными, показателями раскрываемости преступлений. Но что это даже и не все, и ты, Энджела, пожалуйста, не обижайся на то, что я сейчас скажу, — я это не в обиду тебе.
— Да-да, Эверетт, конечно.
Он подался вперед и впился мне в глаза пристальным взглядом.
— Я особенно был заинтересован в тебе, Патрик, потому что, мой мальчик, ты напоминал мне Джея, а Джей напоминал меня в молодые годы. У вас обоих была голова на плечах, была энергия, но дело даже не в этом. Вы оба обладали качеством, чрезвычайно редким в наши дни, — вы работали с азартом, со страстью, как мальчишки. Взялись бы за любое дело, даже мелкое, и вели бы его так, как крупное дело. Видишь ли, вы с ним оба любили работу как таковую, а не ту или иную работу. В работе вам все нравилось, и те три месяца, что вы оба работали здесь бок о бок со мной, приходить сюда было одно удовольствие. Здесь все дышало вашей увлеченностью — ваши розыгрыши, ваша мальчишеская веселость, ваш юмор, ваша целеустремленность… — Он опять откинулся в кресле и потянул носом воздух. — Все это тонизировало.