Павел I
Шрифт:
– Вот как! – с весёлым видом воскликнул император, – мы уже и святейшего отца начинаем примешивать к нашим сердечным делам!.. Я уверен, впрочем, что если подобное отступление возможно, то Пий VI, этот почтенный старец, не откажет для меня в подобном снисхождении, а для графа Литты устроить дело таким образом было бы очень хорошо. Он сохранил бы свои наследственные командорства, доставляющие ему такой огромный доход; впрочем, он, без всякого сомнения, готов отказаться не только от них, но и от всего, чтобы иметь такую прелестную супругу, как вы, графиня.
– Позволяю себе заметить, ваше величество, – заговорила Скавронская прерывающимся от волнения голосом, – что ни
– А я, с моей стороны, был бы очень рад, если бы предположение ваше осуществилось. Подобная уступка папы немало бы содействовала распространению ордена, а я имею на него большие виды, – протяжно и несколько призадумавшись, проговорил император. – А вы знаете ли, графиня, – живо спросил он, – что и дамы могут быть членами этого знаменитого ордена, и если бы я имел право распоряжаться в ордене, то вы были бы в числе первых дам, которых я украсил бы его знаком.
– Не нахожу слов, как благодарить ваше величество за ваше милостивое расположение и за данное мне позволение, которое, я надеюсь, принесёт мне новое счастье в моей теперешней одинокой жизни, – с чувством, поднимаясь с кресла, сказала Скавронская. Павел Петрович встал тоже и, подойдя к письменному столу, взял листок бумаги и стал что-то записывать на нём.
– Что касается папского разрешения, то я насчёт этого поговорю с митрополитом Сестренцевичем. Впрочем, я потолкую об этом с аббатом Грубером: он хорошо знает все тонкости ватиканского двора и умеет превосходно обделать там каждое дело. Пусть и граф Литта, с своей стороны, попросит его об этом, да и вы, графиня, скажите ему несколько любезных слов, ведь этот старик, несмотря на видимую холодность, вероятно, поклонник молодых и хорошеньких женщин. Вы знаете аббата?..
– Кто же не знает его в Петербурге, ваше величество? С ним приходится постоянно встречаться в обществе.
– А у вас в доме бывает он?..
– Бывает…
– Гм, – проговорил император. – Я надеюсь, что вы позволите мне быть на вашей свадьбе в числе гостей? – сказал Павел Петрович.
– Вы осчастливите меня этим, ваше величество, – проговорила почтительно графиня, делая прощальный реверанс императору, который, вежливо поклонившись ей, проводил её молча до дверей своего кабинета.
В галерее Рафаэля Скавронская нашла ожидавшего её Кутайсова.
– Благополучно кончилось?.. – спросил он её чуть слышным голосом.
– Как нельзя лучше… государь был чрезвычайно милостив, – радостно проговорила Скавронская.
– Только поторопитесь кончить дело как можно скорее, а то всё может вдруг перемениться. Чуть потянет ветер с севера, и государь будет уже не тот. Удивительным образом действует на него северный ветер, когда он дует. Павел Петрович делается угрюм и суров, – шептал Кутайсов, идя рядом с графиней.
Они не успели ещё выйти из галереи, как позади их раздался громкий, но несколько сиповатый голос:
– Иван Павлыч, поди-ко сюда!..
Они обернулись и увидели в конце галереи выходящего из своих покоев государя. Кутайсов быстро сделал знак глазами своей спутнице, чтобы она не останавливалась, а уходила поскорее, а сам опрометью кинулся к императору. Скавронская подходила уже в выходу из царских апартаментов, когда её нагнал Кутайсов. Он был чрезвычайно взволнован, а его замечательно красивое лицо выражало признаки сильного беспокойства.
– Что с вами, граф?.. – спросила она испуганным голосом.
– Вы не тревожьтесь, дело, по которому потребовал меня к себе государь, касается лично меня, и я поставлен в крайне неприятное положение.
– Не через меня ли?.. – заботливо спросила Скавронская.
– Отчасти через вас, Катерина Васильевна; но вы тут ровно ни при чём, – принуждённо улыбаясь, отвечал Кутайсов.
Оглядываясь боязливо по сторонам и ускоряя всё более и более шаги, как будто сзади его преследовал кто-нибудь, выводил Кутайсов из дворца свою встревоженную спутницу, и, прощаясь с нею в последней зале, он сказал, что сегодня же побывает у неё, чтобы подробнее узнать об её беседе с государем. Скавронская от души поблагодарила Кутайсова, который, как чрезвычайно добрый человек, всегда был готов каждому оказать услугу или своею просьбой у государя, или предупреждением об угрожавшей со стороны Павла Петровича кому-нибудь нежданной напасти.
Вскоре Кутайсов, отпущенный из дворца государем, возвратился к себе домой и с лихорадочным беспокойством принялся рыться в своих бумагах и во всех ящиках своего письменного стола.
– Не понимаю, решительно не понимаю, куда она могла деться, – бормотал он. – Кажется, я уже всюду перешарил, а её нигде нет…
Чрезвычайно расстроенный, он пошёл в свой гардеробный шкаф и стал не только пересматривать, но и выворачивать все карманы своих кафтанов и камзолов, и чем меньше оставалось надежды на успешность поисков, тем больше возрастало его беспокойство. Наконец он убедился в бесполезности дальнейших исканий потерянного.
«Плохо же мне будет!.. онэтого терпеть не может», – думал Кутайсов и с лихорадочным страхом вспомнил о сплетённой из воловьих жил и стоявшей в углу кабинета Павла Петровича палке, которой государь расправлялся с Кутайсовым в минуты своего гнева, переходившего часто в исступление из-за какой-нибудь рассердившей его безделицы.
В дурном расположении духа приехал Кутайсов к Скавронской; он застал у неё Литту, и она передала ему в подробности разговор, бывший у неё с императором.
– Почему, граф, вы были так взволнованы, когда вышли от государя? – с участием спросила Скавронская Кутайсова.
– Теперь я могу сказать вам о причине моего волнения. Вы, быть может, не знаете, что государь имеет привычку после молитвы сидеть несколько времени в своём кабинете, не допуская туда никого. В это время он думает о тех делах, которые его занимают, и свои по ним распоряжения записывает на особо приготовленных листках и затем передаёт эти листки тем, кому они предназначаются. Государь требует, чтобы листки эти сохранялись в целости, и они очень часто служат средством для оправдания себя перед ним тем, кому он даёт поручения. В числе таких листков, переданных мне, был тот, о котором упомянул в разговоре с вами его величество, а именно – в котором он выразил своё согласие на ваш брак с графом Литтою. Разговорившись с вами, государь вспомнил об этом листке и, позвав меня к себе, приказал, чтобы я этот листок сегодня же вечером возвратил ему, а между тем я нигде решительно не могу его найти. Я предчувствую страшные неприятности: как государь бывает обворожителен в минуты доброго расположения, так бывает он ужасен и грозен в порывах гнева. Моя небрежность сильно взволнует его, даром мне это не пройдёт… Я, конечно, не смею роптать на него: я рос и учился с ним вместе, и он слишком много меня облагодетельствовал. Я, помимо опасения его гнева, сильно досадую на себя, что подал ему повод к неудовольствию, которое чрезвычайно вредно действует на его раздражительную натуру…